— Но я с ней даже не знаком, — оправдывался Вася.
— Неважно, у нас как в деревне: идете мимо, будьте любезны здороваться со всеми.
Молодым актерам не полагалось отказываться от участия в массовке. Если кто-то позволял себе такое, немедленно получал втык на сборе труппы: «Не зазнавайся!»
Мне сразу повезло — пришел в театр и был утвержден на роль в спектакле про целину «Неписаный закон», играл молодого казаха. По сюжету в одной сцене у него разворачивался эмоциональный диалог с партнером. И вот на репетиции стараюсь изо всех сил, в пылу спора хватаю актера Тимофеева за грудки, а тот резко бьет меня по рукам: «Это вам не в зоопарке!» Тут я понял, что не все рады моим успехам, и сник.
Поддержала Лариса Алексеевна Пашкова, она вообще относилась ко мне нежно, всегда за меня переживала, что-то подсказывала, в общем, носилась со мной. Но я продолжал комплексовать, даже ходил к Симонову.
— Рубен Николаевич, ничего у меня не получается.
— Ну что вы! Я не позволю, чтобы у вас не получилось.
Роль молодой казашки досталась Юлии Константиновне Борисовой. Однажды пришел на репетицию, надел сапоги внатяжку, и вдруг что-то случилось: почувствовал походку героя, его настрой, меня понесло в буквальном смысле слова. Неожиданно Борисова, не отличавшаяся замашками примы, останавливает репетицию: «Слава, пока я не произнесу букву «ять», не сметь говорить свой текст одновременно со мной!»
Это был единственный наш конфликт, если его вообще можно так назвать, мы потом переиграли вместе множество спектаклей.
Борисова была доброжелательна и отзывчива, она каждый раз влюблялась в своих партнеров (разумеется, без далекоидущих последствий), тем самым приподнимая их до уровня своего мастерства.
В один прекрасный день Рубен Николаевич собрал вахтанговских стариков и объявил: «С сегодняшнего дня все вы уходите во второй эшелон, главные роли будут играть Борисова, Яковлев и Ульянов». А через короткое время к ним присоединились я, Лановой и Людмила Максакова. Спектакли продолжали греметь, ведь в эпизодических ролях по-прежнему блистали Плотников, Гриценко и другие великие мастера.
Я играл вместе с Симоновым в постановке по арбузовской пьесе «Потерянный сын». Очень боялся нарушить общий строй, осторожничал, несся по роли — лишь бы быстрее свой текст сказать. Один спектакль, другой, а потом вдруг успокоился и осмелел. Произнося монолог, взял паузу и держал ее подобно Джулии из «Театра» Сомерсета Моэма. Рубен Николаевич растерялся и почему-то стал говорить текст из второго акта. В антракте раздался звонок по внутреннему телефону: «Симонов требует Шалевича к себе». Подхожу к его гримерной на негнущихся ногах, открываю дверь, Рубен Николаевич оборачивается и произносит: «Слава, у вас сегодня все так замечательно получилось, что я заслушался и забыл текст».
С Михаилом Ульяновым мы не раз играли одних и тех же персонажей в разных составах.
Когда в репертуаре появился острый и неожиданный спектакль «Дион» по пьесе Зорина, я выучил главную роль, но на нее был назначен только Ульянов. Прихожу к нему:
— Миша, мечтаю сыграть в «Дионе» — не дают. Я и текст знаю, готов на все сто.
— Хорошо, на ближайшем спектакле я «заболею», вводись.
Если Ульянов что-то обещал, выполнял непременно. И вот в театре аврал: вечером даем «Диона», а исполнитель главной роли взял больничный. Я отправился к Симонову:
— Знаю роль, могу заменить Мишу.
— Но ведь это как в омут с головой! Я с тобой не репетировал...
Ладно, не подведи!
В спектакле была занята почти вся труппа. После закрытия занавеса, мне передавали, Рубен Николаевич сидел на служебном подъезде, в зал не пошел — так переживал — и спрашивал проходивших мимо актеров:
— Ну, как Шалевич?
— Нормально сыграл, даже интересно. Совсем иначе, чем Ульянов.
И я стал играть «Диона» в очередь с Михаилом Александровичем. Не жадный он был актер.
С Юрием Яковлевым мы часто делили одно купе, отправляясь на гастроли. Могли проговорить ночь напролет, хотя человеком он был закрытым, держал дистанцию. Окружающие считали Яковлева душкой — обаятельным, очаровательным, улыбчивым, мне же Юрий Васильевич открывался другой стороной: ранимым и очень одиноким.
