Фамилия у меня, с их точки зрения, была подозрительная, но я с заданием справился. А вот другого мальчика, немного картавившего, не раз накрывали простыней и били. Непонятно, откуда бралась у детей такая ненависть к евреям, что те им сделали?
Противостоять не получалось: их было больше, они были сильнее и уже тертые жизнью. Если пытался сопротивляться, доставалось так, что мало не казалось: колотили, заставляли «добровольно» отдавать им еду в столовой. Защиты от воспитателей никакой не было. Вместо занятий учеников часто посылали полоть картошку, пасти свиней, а мы даже не знали, как к ним подступиться. Но приходилось выживать.
К счастью, немцев отогнали от Москвы и детей стали возвращать родителям.
Всех, кроме меня. Я задержался в детском доме на три с половиной года. Мама, работавшая машинисткой в наркомате обороны, была эвакуирована на Урал. Деятельная женщина, общественница, член партии, она считала невозможным просить о переводе, отдавала на своем посту все силы для фронта, для победы. Елена Ивановна была жестким, властным человеком, в нашей коммуналке ее все слушались. Один только раз в своей жизни слышал мамин даже не плач, а вой — в день, когда умер Сталин.
В общем, мама за мной все не ехала, из эвакуированных остался я один и, не выдержав, решился на побег. Неделю жил в каком-то полуразрушенном доме, ел то, что находил на заброшенных огородах. Потом меня поймали и вернули обратно. Директор детдома сообщила обо всем матери и написала, что Шалевича отдадут в ремесленное училище, если за ним не приедут.
И мама меня, наконец, забрала. Так я снова очутился на Арбате.
А встреча с отцом все-таки состоялась, много лет спустя. Тридцативосьмилетним, уже известным артистом я поехал на гастроли в Бийск. В гостинице меня окликнула дежурная:
— Вас тут какой-то мужчина спрашивал, утверждал, что вы его сын.
— И где же он?
— Да вот только что вышел на улицу.
Я моментально выскочил следом, огляделся по сторонам и вижу, как от гостиницы удаляется низкорослый мужчина в соломенной шляпе. Догнал:
— Вы меня искали?
