В те годы получить разрешение на путешествие в капстрану было очень непросто, я еще ни разу не выезжал за пределы стран так называемого соцлагеря. Поэтому мы с Вадимом подумали, что намного проще организовать звонок из Москвы в нью-йоркскую редакцию или в крайнем случае в парижское бюро «Тайм». И если на том конце провода спросят, откуда мне известно о готовящейся публикации мемуаров Хрущева, я в качестве источника информации назову Агентство печати «Новости» (АПН).
Оба варианта «Операции Х», так мы нарекли для себя это задание, Вадим доложил Суперу. К моему удивлению, был выбран более сложный с нашей точки зрения вариант: в самом скором времени мы с Бирюковым должны были вылететь в Париж. «Проблемы с паспортами не будет, пусть это вас не волнует», — заверил Владимир Петрович.
Кроме того, были утверждены два варианта разговора.
Первый со ссылкой на АПН, предложенный нами. Второй — более жесткий: в случае необходимости я должен был дать понять, что выступаю от лица людей осведомленных и облеченных властью. Текст был согласован с Супером до запятой.
Звонок из Москвы был запрещен категорически. Поразмыслив, мы с Вадимом пришли к выводу, что Владимир Петрович по какой-то причине хочет сохранить нашу «операцию» в тайне не только от стратегических противников, но и от коллег. Это было странно и тревожно.
В том случае, если МакМанус окажется не в теме, надлежало позвонить в Нью-Йорк, но только из телефона-автомата.
В Париж мы отправились по так называемым «синим» служебным паспортам под видом сотрудников АПН.
Все это время я находился в состоянии постоянного стресса, если не сказать шока. Было уже ясно, что предстоит участие в очень серьезном деле, истинные масштабы которого я смог оценить только много лет спустя, когда стало известно, кто, как и зачем убедил Хрущева написать воспоминания.
«А если не удастся выполнить задание?» — постоянно крутилось в голове. Учтите, ведь я не был специально обученным агентом. Оказался втянутым в круговорот высокой политики совершенно неожиданно для себя и ничего не понимал. Я терзался от мысли, что не сумею во время разговора держаться естественно, быть убедительным и скрыть свою неосведомленность от американцев.
Представлял себя чуть ли не Константином Ладейниковым — разведчиком из популярного тогда фильма «Мертвый сезон». Мне очень нравился этот герой. Правда, его раскрыли...
В тревожном ожидании прошло несколько дней. Накануне отъезда заглянули в ресторан Дома журналиста: подвести некоторые итоги и немного расслабиться. Вадим тоже нервничал и, чтобы поднять настроение, поведал о комичном эпизоде, связанном с отставкой Хрущева. После назначения в отдел Супера он был отправлен на курсы подготовки оперативного состава при Высшей школе КГБ. Во время одного из занятий в учебный зал без стука вошли двое, молча сняли со стены портрет генсека и вынесли вон. «А теперь представь себе состояние молодых людей, только что принятых на работу в КГБ! — рассказывал он. — Это было настоящее потрясение, но никто не проронил не то что слова — звука.
Вечером стало известно о решении Пленума ЦК...»
Мы оба, хоть и по разным причинам, с нетерпением ждали встречи с Парижем. Вадим ребенком жил там с родителями и хотел вспомнить детство. А я давно мечтал увидеть город, которым так восхищался Хемингуэй. В начале шестидесятых вместе с Михаилом Бруком и Львом Петровым — мужем приемной дочери Хрущева Юлии — мне довелось переводить на русский язык его «Праздник, который всегда с тобой». На этой книге и основывались мои представления о французской столице. Мы с Вадимом решили, что она будет нашим путеводителем. Кроме «Праздника» прихватили «сувениры»: солидный запас водки, армянского коньяка и черной икры, на вывоз которых получили специальное разрешение.
