Всякий раз Алеша возвращался из суда едва ли не больным. Я принималась возмущаться:
— Рыжик, скажи: зачем она это делает?! Чтобы причинить тебе боль? Ну в самом деле: детей у вас нет, квартиру ты ей оставляешь... За что борется? За статус замужней женщины?
Алеша улыбался виновато и в то же время укоризненно:
— Маришенька, не сердись. Все в конце концов устроится.
И об этой спутнице жизни я не услышала от Консовского ни единого дурного слова, хотя моя женская интуиция подсказывала: если Алеша и был когда-то счастлив с Антониной, то давно и очень недолго.
В конце концов все и впрямь устроилось.
Суд наконец-то принял решение о разводе. Я в это время была с «Москонцертом» на гастролях, и в каждом городе на почтамте меня ждало письмо до востребования. Весточки от Алеши я бережно храню, в одной из них он сообщает, что свободен: «Прелесть моя, Маришенька! <...> Только что покинул свой бывший дом и надеюсь, в последний раз. Сказал, что не вернусь никогда. Этот месяц прошел очень трудно по всем статьям. Только бы ты быстрей вернулась в Москву. Ты у меня есть! Я твой бесконечно. И сделаю все, чтобы видеть в твоих глазах радость. Радость и нежность! Вот и наш любимый Брель говорит: «Я всегда искал нежность». Так и я. Я ждал тебя очень давно. Кажется, всю жизнь. Обними меня скорей и положи мне голову на плечо. И мне будет спокойно и хорошо. Я очень тебя жду. Жутко тоскую. Нежно тебя обнимаю и долго-долго целую...» Расписались мы двадцатого февраля 1970 года в Сокольническом ЗАГСе.
Пока ждали очереди на регистрацию, ловили изумленно-ироничные взгляды девочек-невест и мальчиков-женихов. Мне на тот момент «стукнуло» сорок восемь, Алеше — пятьдесят восемь. В глазах юных созданий мы выглядели ужасно старыми. Но для нас было важно, что самим себе и друг другу мы таковыми не казались. Пусть главная в жизни обоих любовь пришла немного поздно, но ведь пришла же...
Праздничное застолье устроили в моей коммуналке. Было много гостей, тостов, пожеланий. И состояние какого-то невероятного счастья. Все жалели лишь о том, что Ростислав Плятт, с которым Алеша давно и крепко дружил, смог пробыть на свадьбе всего полчаса — вечером он играл в спектакле.
В Театре Моссовета Консовского любили все, но с Пляттом и Раневской его связывали особые — нежные и трогательные — отношения.
Долгие годы неизменным оставалось приветствие, которым муж и Ростислав Янович обменивались при встрече:
— Привет, Кальсонский!
— Салют, Плетищев-Пляттский!
Между прочим, автором всевозможных вариантов (иногда на грани фола) своей фамилии был сам Ростислав Янович. Скажем, приходя в Радиокомитет на запись очередного спектакля, он непременно интересовался у рафинированных редакторш — ярых блюстительниц норм русского языка: «Скажите, милые дамы, мое пляттство вам еще не надоело?»
Из розыгрышей, которые Плятт устраивал коллегам по сцене, можно составить целый том.
То во время самого драматичного момента в спектакле покажет партнеру средний палец, то перед премьерой станет напутствовать молодого артиста, чтобы ни в коем случае не перепутал слова «маркиз» и «марксист», и тот ни о чем другом думать не мог — лишь бы не оговориться. Рассказ о «коронном номере» Ростислава Яновича до сих пор передается в Театре Моссовета из уст в уста. Играли какую-то пьесу из разряда серьезной классики. Весь первый акт герой Плятта пребывал в цилиндре, а в последней сцене, где все актеры были обращены лицом в зал, он же стоял перед ними к зрителям спиной, Ростислав Янович снял головной убор. На лбу красовалось слово из трех букв. Спектакль не был сорван только благодаря многолетним тренировкам-испытаниям, которые устраивал партнерам Плятт.
