Но что делать, я его жену, Иру Кебадзе, просто обожала: прима-балерина Тбилисского академического оперного театра, заслуженная артистка Грузии. Мудрая, мудрейшая женщина, и то, что Вахтанг состоялся, — это ее большая заслуга.
Потрясающим был Рамаз Чиаурели, брат моей замечательной подруги Софико. Вся его красота открылась мне на съемках короткометражки в Бакуриани. Это был зрелый интересный мужчина. Как он мне нравился! Когда приходил на съемочную площадку, я пела только для него, всю душу вкладывала.
Рамаз рано ушел из жизни, в сорок девять лет.
Трудно передать, какой для меня это был удар. Это рок какой-то: его старший брат Отар тоже умер за год до своего пятидесятилетия. На похороны я не попадала, должна была улетать на гастроли, но не могла уехать, не навестив Верико Анджапаридзе. Пришла к ней рано утром, бедная мать пригласила в дом, крепко обняла и призналась: «Ты знаешь, как он тебя любил?» Я-то знала, но в голову не приходило, что и она посвящена в нашу тайну.
Ах какая Верико была личность! В фильме «Покаяние» в последних кадрах ее героиня говорит всего одну фразу: «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?» Эпизод длится минуту, а на нем целый фильм держится. Сильная была. Моя мама такой же силой обладала.
Всю жизнь она меня баловала, а я, глупая, думала: «Мамочка будет со мной вечно».
Если болела, и слова об этом не говорила, не хотела нас расстраивать. Ей было за семьдесят, но внешне выглядела значительно моложе. Каждый день, если была в отъезде, я звонила домой:
— Мама, как дела у папы, у Эки, у малышей? Как ты?
И всегда ласковый ответ:
— Замечательно, детка. Все у нас хорошо.
А я и не догадывалась, что она уже много лет страдает сердечной недостаточностью.
Когда мамы не стало, я была на гастролях.
Ничто не предвещало беды, и вдруг звонок: «Нани Георгиевна, вам надо вернуться в Тбилиси. Ольга Александровна скончалась». Так и осталась стоять с телефонной трубкой в руке. Не понимала: «Как это — умерла моя мама?» Меня после случившегося первое время окружало много людей, в том числе и посторонних, многие из них смотрели, что буду делать, как стану себя вести. А я очень стеснительная, не могу на людях плакать, кричать. Замкнулась, отстранилась от всех. Год не могла петь, никуда не ездила, сидела дома.
Мамина смерть стала для меня большим горем. Куда ни взгляну — пустота. Осталась как у разбитого корыта. Возьмусь за какое-нибудь дело, и руки опускаются, маму вспоминаю, плачу. Но тут же рядом со мной появляется Эка, Бог послал мне эту девочку: «Мама, ну что с тобой? Не получается так — по-другому сделаем!»
Эка сразу взяла в руки всю нашу большую семью, для нее нет в жизни трудностей, все легко получается.
Много лет не оставляла боль по маме. Просыпалась по ночам от гнетущего чувства тревоги: что такое? Почему душа так страдает? И будто разряд молнии — «Мамы нет!» Лежала как безжизненная, а потом начинала руками, словно крыльями, бить по постели: «Мама, мама, мама...» Недавно, буквально на днях, увидела старую театральную программку и вспомнила, как в детстве она собирала меня в оперу: нежными ловкими руками заплетала косу, завязывала огромный бант и целовала в лоб, на счастье. Сколько лет прошло, а мне по-прежнему ее не хватает.
Одна очень мудрая женщина сказала: «Если у тебя есть какая-то страшная тайна и хочется ее открыть, скажи только маме, больше никому.
Обязательно кто-то где-то проболтается, а мать никогда не подведет, не предаст». И это правда. До сих пор, если в моей жизни что-то происходит, первая мысль: «Надо маме рассказать».
Всю свою нерастраченную любовь перенесла на папу. Стала его баловать. Ему это нравилось. Каждое утро, пока готовила кашу и накрывала на стол, сидел в горделивой позе. Он вообще был прирожденным кривлякой, любил красиво одеваться и хорошо выглядеть. Я ему часто говорила:
— Папа, кроме меня дома никого нет, зачем ты бреешься?
— А как же иначе?
Помню, ему сделали операцию, какие- то мужские проблемы.
Вывозят на каталке из хирургического отделения, а я жду в коридоре:
— Ну как ты?
— Замечательно!
— Что замечательно?
— Жить замечательно, Нани, жить!
Ежедневно, буквально до последнего дня, делал зарядку, и только в девяносто лет его не стало. А вот Мераб, бедненький, рано ушел из жизни, в шестьдесят. Много на его долю выпало переживаний, не справился, жалко его.
Как и прежде, занимаюсь йогой. Конечно, на голове уже не стою, но основные асаны делаю. Слежу за лицом — и ради публики, и ради себя самой.
