И тогда я заявила сквозь слезы:
— Ах, вам не нравятся мои друзья? Что ж, хорошо, я уйду из дома.
Стояла у лифта и рыдала. Шла соседка, спросила:
— Что случилось?
— Да вот, из дома ушла.
— А мама об этом знает?
— Да-а-а!
Тогда она позвонила в нашу квартиру и поинтересовалась у мамы с Андреичем:
— Вы почему Зою не ищете?
Я и теперь, вспоминая те горячие денечки, говорю маме: — Прости меня, прости, пожалуйста.
А она отвечает:
— Ничего, пережили.
Я видела, как ты сама страдала от того, что творишь.
Андреич переживал за маму: она отчаивалась и не знала, что со мной делать. Бились они за меня оба героически. Но выход нашелся.
Я никогда не мечтала стать актрисой, хотя, как и многие актерские дети, частенько бывала за кулисами. Помню, во время спектакля «Она в отсутствии любви и смерти» мама лежала на сцене на раскладушке и потихоньку протягивала мне, совсем маленькой, в кулисы руку, за которую я держалась. А еще мы с мамой ездили к отцу на съемки, один-единственный раз. Он играл у Тарковского в «Сталкере». Натура нашлась неподалеку от Таллина на заброшенной электростанции.

Провели там больше месяца. Я вообще не представляю, как она там одна со мной управлялась. Мама приучала меня засыпать по Споку: укладывала в кроватку и выходила из комнаты, где я орала благим матом в первый день сорок минут, во второй уже пятнадцать, а на третий спокойно уснула. Забегая вперед, скажу, что бабушка быстро вернула все на круги своя. И дома меня снова стали по старинке укачивать.
Несколько раз мама сидела в компании, которая собиралась у режиссера по вечерам. Денег у Тарковского не было, все скидывались, кто-то бежал за продуктами и выпивкой. Жена Андрея Арсеньевича Лариса — фантастическая хозяйка — накрывала столы, вдруг из ничего появлялась какая-то еда, выпивали все в меру, вели интересные разговоры. Мама кожей ощущала, что присутствует при великих событиях. Я этого ничего тогда, конечно, не чувствовала, но атмосферу кулис и съемочной площадки впитывала с детства.
И вот когда родители почти отчаялись и уже не верили, что я образумлюсь, пришла помощь.
Мамин приятель режиссер Валерий Саркисов, посвященный в наши семейные проблемы, предложил: «Борис Голубовский набирает актерско-режиссерский курс в ГИТИСе и просматривает юных актеров не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Давай я с ним поговорю: может, он возьмет Зою для начала хотя бы вольнослушателем».
Так моя жизнь кардинально изменилась. Свободного времени не стало, я пропадала на занятиях по актерскому мастерству, мы сочиняли этюды, бесконечно репетировали.
Профессия, которой посвятили себя родители, затянула и меня. Выбор был раз и навсегда сделан, я экстерном заканчивала школу и готовилась поступать в театральное училище. Отец считал, что учиться следует в Щукинском, и взялся даже подготовить меня к экзаменам. Я прочитала ему стихи, отрывки из прозы. Он страшно разозлился: «Кто придумал эту кошмарную программу?! Тебе мама подобрала такой ужас?!»
Так и было, но я ее не выдала.
Несмотря на то, что отец сам готовил меня к экзаменам, он оставался требовательным во всем, что касалось профессии. Курс впервые набирал Евгений Князев, ставший впоследствии ректором Щукинского училища. Отец пошел к нему просить за меня: «Я знаю, что моя дочь читает пока неважно, но вы ее все равно примите, хотя бы с испытательным сроком.
Если через полгода у нее ничего не выйдет, я сам заберу Зою из училища. А если возьмете ее, вернусь к вам преподавать».
Зря он это сказал. Все хорошо помнили его неуправляемый характер (отец какое-то время преподавал в Щукинском училище режиссуру) и так перепугались перспективы возвращения Кайдановского, что дальше третьего тура меня не пропустили. А студенты его обожали, говорили: «Хотим учиться только у Александра Леонидовича!»
После моего непоступления Андреич поднял трубку и лично позвонил Кайдановскому. Они обсудили проблему и приняли решение: я должна не опускать руки, а получше подготовиться к экзаменам в ГИТИС.
Мы в то время еще больше сблизились с отцом.