
Самым ужасным наказанием было, когда она заявляла: «Все, я вам не Ляля, а Ольга Сергеевна». Солнце меркло, опускалась тьма — бабушка на нас сердится! Мы ужасно переживали, рыдали даже. Больше всего я опасалась, что бабушка в наказание положит меня спать одну в темноте. Мы спали с ней вместе на большом диване.
Я вообще в детстве была трусихой. Например не могла смотреть «Обыкновенное чудо», дрожала от страха, когда в зеркале загорался костер или на экране возникал картонный лев, — это было ужасно! Потом, конечно, благополучно переросла свои фобии.
Бабушка делала все, чтобы освободить от забот маму, дать возможность работать. Ее актерская карьера шла в гору, она была зачислена в труппу Театра имени Маяковского, постоянно снималась в кино.
Мама рассказывала, что во время гастролей театра в Киеве взяла меня с собой и поселила на даче у подруги. Летом она давала возможность бабушке передохнуть. После спектакля мама опрометью неслась на последнюю электричку, чтобы, когда я проснусь, быть рядом. Однажды какие-то парни погнались за ней на машине. И мама стала бояться ездить ночью. Теперь она просыпалась в пять утра и добиралась до дачи первой электричкой. С тех пор мама ненавидит песню «Верховына, маты моя», которой начиналось радиовещание на Украине. Вот какая она у меня хорошая! Ее всегда все любили и любят — за покладистый характер и оптимизм. Но я старалась не упоминать лишний раз, что моя мама — «та самая Симонова».
«Ну что ж ты так плохо себя ведешь, так скверно учишься, — возмущались учителя в школе, — неужели хочешь, чтобы мама, такая известная артистка, за тебя краснела?»
Училась я действительно через пень колоду.
Проблем не было только с английским, да и то благодаря бабушке. Считала я очень плохо, математика казалась какой-то китайской грамотой. Но самой страшной пыткой было сочинение: мысли разбегались, никак не могла их собрать. Мама, видя мои страдания, садилась и все сочиняла сама. Я потом в тетрадь переписывала. Стыдно признаться, но по-настоящему интересоваться литературой, зачитываться классикой начала годам к тридцати. Правда, «Войну и мир» до конца так и не осилила.
Несмотря на то, что все в нашей семье много работали, жили мы скромно. У нас, к примеру, долгое время не было видеомагнитофона.
Я этого стеснялась. Если кто-то из одноклассниц предлагал: «Хочешь посмотреть новый фильм?», отвечала: «Давай» и забирала кассету домой, а на следующий день без зазрения совести пускалась в рассуждения, как мне понравился исполнитель главной роли.
Но одно дело — техника, и совсем другое — наряды. Ляля считала, что женщина должна красиво выглядеть. Когда дедушка собирался за рубеж, ему вручались километровые списки того, что необходимо купить: каких размеров должны быть маечки, юбочки, джинсы, туфли. Кроме того, Ляля поддерживала полезные знакомства со спекулянтами, у нее было все схвачено в валютной «Березке». А еще нас обшивала мастерица, которая копировала модные фасоны из журналов и пристрачивала к своим туалетам лейблы made in West Germany. Так что женщины нашей семьи во времена советского дефицита выглядели на миллион.
Я всегда очень ждала свой день рождения.

Спалось перед ним плохо — знала, что уже ночью рядом с диваном, где мы спали с бабушкой, разложат подарки. От нетерпения я в темноте начинала шарить руками по столу, ощупывать свертки, пытаясь определить, что внутри. Ни разу ни один подарок так и не раскрыла: боялась шуршанием разбудить бабушку. Но вот это предвкушение счастья, когда утром я буду развязывать на упаковках разноцветные ленты, не забуду никогда.
Больше всего радовалась куклам. Когда дедушка привез мне из очередной поездки в Америку Барби, чуть с ума не сошла. Часами примеряла на нее платьица, туфельки, короны. Палик это приметил и из следующей поездки притащил для Барби потрясающей красоты кроватку.