Бабушка, увидев ценник, чуть его не убила. Но мне не сказала ни слова. В нашей семье интересы детей были превыше всего. Вот почему маму так больно ранил мой несчастный вид на стульчике у двери в ожидании папы. Она начинала ему звонить:
— Саша, ты же обещал Зое прийти, она тебя так ждала.
— Ну, забыл.
Для него это было «веское» оправдание.
— Если тебе сейчас не до ребенка, не напоминай о себе лишний раз.
И папа достаточно долго не искал со мною встреч. Объявился, когда я подросла и снялась в своей первой картине «Феофания, рисующая смерть», позвонил их общей с мамой подруге:
— Я тут видел фильм, в нем могла играть Зоя?
— Да, Саша, это она.
— А сколько ей лет?
— Тринадцать.
— Не может быть!
«Феофания…»
стала второй после «Синей птицы» совместной советско-американской постановкой. Режиссер Владимир Алеников был другом семьи, знал меня с детства и решил пригласить на пробы. Когда отправилась на студию, мама для красоты нацепила мне на голову ленточку, которых я в жизни не носила.
Вернувшись домой, заявила с порога:
— Мама, не волнуйся, я прекрасно все сделала.
— Зоя, тебе могло так показаться, — мягко возразила мама. — Решать будет худсовет студии. Эти люди могут тебя не утвердить.
Но меня взяли. Я играла дочку главного героя (роль исполнял американец Джордж Сигал), которая сходит с ума. В то время уже веяли перестроечные ветры, поэтому в сценарии была прописана сцена, где моя героиня раздевается догола.
«Ни под каким видом и ни за какие деньги этого не будет!» — вмешалась бабушка. И в эпизодах, где требовалось обнажаться, меня подменяла дублерша. В кадр попадали лишь мои голые плечи, когда я брела по дороге, завернувшись в широкий шарф.
Режиссер все норовил опустить его пониже и несколько раз доводил меня этим до слез.
Снимали в подмосковных Озерах, куда я отправилась вместе с бабушкой. Та была на седьмом небе от счастья, много общалась с американцами, вдоволь наговорилась по-английски.
В титрах фильма я обозначена как Зоя Симонова. (В паспорте тоже записана под маминой фамилией.) Так в какой-то момент решили родители. Сейчас мне кажется, что я совсем не страдала от того, что не видела отца. Не мечтала, как многие дети, у которых развелись родители, чтобы они снова стали жить вместе. Мои у меня совершенно друг с другом не монтировались. Мама всегда существовала отдельно от папы. И кроме того, в нашей жизни появился другой человек — режиссер Андрей Эшпай, с которым мама очень счастлива.
«В нашей» — не оговорка. Андрею Андреевичу удалось очень быстро завоевать всеобщее доверие в семье, расположить нас к себе. «Андрюша думал, что взял в жены женщину с одним ребенком, а он взял с тремя!» — это говорилось после того как Андреич, а не родной отец — дядя Юра, который был занят, возил Ксюшу вырезать аденоиды.
Их роман с мамой начался в Ялте, где Эшпай снимал фильм «Когда играли Баха» и пригласил маму на главную роль. Я помню, как он приходил на мамин день рождения — сказочный красавец весь в белом, как мы были у него на премьере в Доме кино и он представлял маму на сцене.
Когда Эшпай переехал к нам, у мамы со мной состоялся разговор.
— Хочешь ли ты называть Андрея папой? — поинтересовалась она.
— Конечно! Я его очень люблю и не переживу, если вы расстанетесь.
Но так уж получилось, что Эшпая я зову Андреич. Хотя Маруся, моя младшая сестра, подмечает: «За глаза ты называешь его исключительно папой».
Мне исполнилось девять, когда Маруся появилась на свет. Я ее очень ждала, по всем правилам научилась пеленать куклу. Говорят, это у меня очень ловко получалось. Считала дни, когда она родится. Из роддома мама прислала мне письмо. Писала крупным каллиграфическим почерком, чтобы я смогла сама его прочесть (читала я тоже неважно): «Зоенька, собери одеяльце, пеленки — теплую и легкую, распашонки, ползунки». Мы с бабушкой выполнили все мамины указания. В день рождения Маруси нам с сестрами разрешили это «приданое» взять и устроить грандиозные дочки-матери с настоящими пеленками, сосками и подгузниками.
