
И поржали надо всем этим. Мы ж были из тех, из молодых нигилистов! Какие там ухаживания, предложения руки и сердца, свадьбы — фу, банально и пошло, мы ведь такие крутые, особенные, нам надо, чтоб у нас все было не как у всех. Чтоб перформанс, чтоб выделиться, чтоб заметили.
А ведь не надо изобретать велосипед, все давно придумано, временем проверено и в традициях закреплено. Есть мужчина, есть женщина, каждый должен выполнять свою функцию. Выпендриваться не надо! Нужны и венчание, и свадьба. И детей рожать, сколько Бог даст, и жить по заповедям. Все остальное — от лукавого. И любые вот эти наши романы — извращенная чушь и брехня. Ничего они человеку не дают, а только разрушают душу, которую потом ох как долго нужно латать.
Хотели быть особенными, а на самом деле — все сделали как современное большинство. Стали просто жить вместе. И это было так здорово! Весело, интересно и очень хорошо. И у нее, и у меня возникло удивительное, неизведанное ранее или давно забытое ощущение, когда тебе с человеком все время хорошо. И не страшно, что ли. Такое безмятежное спокойствие, когда ты думаешь: «Ну наконец-то».
Потом тоже — как у всех. Узнали, что наши близкие друзья ребенка ждут, и очень нам это понравилось. Ну и мы туда же. И банально, ничем не отличаясь от остального человечества, ровно девять месяцев мы были беременны. Кстати, тогда Наташка и стала сначала Бегемотечкой, потом сократилась до Мотечки, позже трансформировавшись еще и в Мохочку. И вы будете смеяться, но именно во время беременности Мотя, буквально как все обычные беременные женщины, здорово помотала мне нервы, у нее натурально сносило крышу!
Наши особенные друзья предложили назвать дочку Гердой.
Это из той же серии, когда мне советовали: «Что за Коля Иванов? Ты ж артист, возьми себе звучное имя. Стань каким-нибудь Пигмалионом Вариативным». Думаю, я вполне удовлетворил всех, уравновесив фамилию Иванов именем Аглая. Мне просто понравилось, как звучит «Аглая Николаевна», в этом музыка есть, будто вода течет, переливается. Все, естественно, говорили: «Достоевского начитался!» — но при всей моей любви к Федору Михайловичу выбор с ним никак не связан. Дома мы называем дочку Бублик, Бубочка и просто Буба. С именами других детей было проще — есть же святцы. С Фомой и Пелагеей вообще было просто — во всех смыслах, мы на опыте убедились, что с каждым следующим ребенком становится не тяжелее, а все легче и легче.
И все интереснее.
Но после появления Аглайки наша семья превратилась в армию из двух солдат, помощи ждать было неоткуда, бабушки, тетушки — все далеко. Была только стиральная машинка, которую Наташа называла ласково «моя подруженька», она работала круглосуточно и не подводила нас в наших переездах с одной съемной квартиры на другую. Надо было наладить круговорот провианта, пеленок и прочего.
— Коля, погладь пеленки!
— Есть!
— Мотя, прокипяти соски.

— Есть!
Мы друг другу подчинялись беспрекословно.
Наша жизнь сделала крутой поворот. Сейчас-то мы к этому привыкли. Тогда же, с первым ребенком, ломалось все, что было прежде, шею разворачивало на сто восемьдесят градусов: теперь будет так и никак по-другому. А если она у тебя плохо поворачивается, тогда ее сломает просто, и все. И развернувшись, я на многое начал смотреть другими глазами.
Кстати, ЗАГС впервые появился в нашей жизни, когда мы регистрировали Аглайку — мне выдали свидетельство об установлении отцовства. И меня это как-то неприятно кольнуло, а через год мы расписались, без каких-то специально принятых мучительных решений, свадьбы никакой не было. И еще через год обвенчались и осознали, что мы муж и жена.
Такие же, как все, самые обыкновенные. Вот так сама жизнь смиряла наше незрелое стремление к особости.
Часто сталкиваюсь с тем, что люди удивляются: мол, как так — они вдруг в храм стали ходить? Не знаю, как ответить, да и не мое это собачье дело… Особенно после того как наш духовный отец, священник Димитрий Рощин, сказал однажды: «Когда вы пришли в храм, перед каждым из вас шел Христос». И у меня от этого мурашки по коже…
Но в любом случае все, что написал выше, имеет отношение к ответу на этот вопрос. Не поползав камбалой по самому дну, я не смог бы понять ценности простых человеческих взаимоотношений, не узнал бы, не разглядел, прошел бы мимо единственной настоящей любви.