Я люблю анекдоты, но они для меня и враг номер один. Узнав новый, Юра шел с ним ко мне первой. Следующим в списке был наш сын Максим, затем Ростислав Плятт, с которым мы жили в одном доме, потом — все подряд. И даже слыша анекдот в сотый раз, я должна была хихикать. Не стоять же с каменным лицом, когда люди умирают со смеху!
Второй мой враг — фотографии, которых в доме тысячи. Однажды, поставив перед собой задачу рассортировать архив по темам, потратила на это несколько недель. Никогда не рассматриваю старые снимки просто так и не использую их в качестве крючка, с помощью которого из памяти извлекаются события минувших дней.
Мне это не нужно — я и так все помню.
...В тот день вместе с девчонками из секции верховой езды при Тимирязевской сельхозакадемии я была приглашена Карандашом (он же Михаил Николаевич Румянцев) в цирк на Цветном бульваре. Но клоуна неожиданно вызвали в дирекцию, и он попросил своего ассистента занять нас до его возвращения. Никулин понравился мне с первой минуты. Он обладал какой-то совершенно необыкновенной аурой, благодаря которой хотелось оставаться рядом как можно дольше. Потом я не раз наблюдала воздействие этой ауры на других. Стоило Юре где-то появиться (даже еще не будучи известным), вокруг тут же собирался народ. И женщины, и мужчины смотрели на него с обожанием, ловили каждое слово.
Девчонки, с которыми я пришла в цирк, тоже смотрели на Юру во все глаза, однако на вечернее представление он пригласил только меня.
Почему — не знаю. Красавицей я не была, в лучшем случае — хорошенькой. Разговорчивостью, легким, веселым нравом тоже не отличалась. Может, Юра, который очень тонко чувствовал людей, с ходу узрел во мне родную душу? Как бы то ни было, но наша встреча точно не была случайностью: кто-то свыше предопределил ее.
Скорее всего, подготовка к этой встрече началась, когда я в детстве «заболела» лошадьми. С возрастом «недуг» прогрессировал, и при выборе вуза главным аргументом стало наличие в «Тимирязевке» секции верховой езды.
Осенью 1949 года кто-то рассказал Карандашу о живущей на конюшне «Тимирязевки» странной лошадке с романтическим имечком Лапоть и такими короткими и кривыми ногами, что она походила на гигантскую таксу. Увидев Лаптя, Карандаш пришел в восторг и попросил меня и еще двух девчонок позаниматься с ним — научить бегать по кругу, кланяться.
Когда Карандаш впервые вывел Лаптя на манеж, цирковые попадали со смеху. Но у публики он ничего, кроме жалости, не вызвал. Номер пришлось снять, и Карандаш в качестве извинения и в благодарность за проделанную работу позвал меня и подруг в гости. Получилось, что, не став цирковым артистом, Лапоть сделал-таки большое дело — «организовал» нашу с Юрой встречу.
Когда новый знакомый пригласил меня на представление, я спросила:
— А вам это будет нетрудно?
— Пустяки, — небрежно махнул рукой Никулин.
А сам, как потом признался, принялся лихорадочно прикидывать: кто сегодня стоит на вахте и удастся ли его уговорить пропустить гостью.
Вечером я надела единственное выходное платье, а поверх — заменявшую зимнее пальто телогрейку с пришитым к воротнику-стойке старым мехом рыжей лисы.
Цирк был забит под завязку — Юре пришлось усадить меня на приступочку возле осветителя. Оттуда я и увидела разыгравшуюся на манеже трагедию.
Карандаш, обращаясь к публике, пригласил желающих сделать кружок, стоя на спине скачущего коня.
