Сколько народных артистов у нас на площади выступало — не перечесть. Но чтоб такое столпотворение!»
Юра всех успокоил: дескать, я не в претензии. И даже пару анекдотов «в тему» рассказал. Каневцы, у которых камень с души свалился, хохотали до слез.
Представляю, как повела бы себя в похожих обстоятельствах современная «звездюлька»! Как минимум подала бы в суд на организаторов, потребовав миллионной компенсации своих моральных страданий. А команда пиарщиков, потирая руки: «Вот это реклама!» — мигом бы расписала ужас, который пережила «жертва» собственной популярности. Юра о каневской истории не рассказал ни в одном интервью.
Видимо, боялся, что это будет выглядеть хвастовством.
Он действительно был чрезвычайно скромным и очень выдержанным человеком. За все сорок семь прожитых вместе лет я, пожалуй, припомню всего два случая, когда муж выходил из себя. Первый раз объектом его ярости стал Карандаш. Несколько лет Никулин и Шуйдин были его ассистентами и прошли за это время суровую школу. Михаил Николаевич мог прилюдно накричать, унизить, зачастую его претензии выглядели просто как каприз. После того как ребята от него ушли и стали работать самостоятельно, Карандаш критиковал любое их начинание, причем делал это в очень обидной, если не сказать оскорбительной форме. А уж когда у коверных Никулина и Шуйдина стало что-то получаться... Страшно ревнивый к чужому успеху Румянцев нудел с утра до ночи: все это ремесленничество, примитив, который зрителю скоро надоест, вам не стоит обольщаться.
И однажды Юра, который в каждый номер вкладывал кусок жизни, не выдержал: схватил огромный топор, который выпросил для реквизита у какого-то мясника, и с криком «Убью-ю-ю!» помчался за Румянцевым. Слава богу, цирковым удалось его догнать и отобрать «орудие возмездия».
Второй раз от Юры досталось сотруднику КГБ. Во время гастролей в Сан-Франциско мы были приглашены в гости к обосновавшемуся за океаном Гарику Орбеляну — брату известного советского композитора и джазмена Константина Орбеляна. Гарик работал директором большого ювелирного магазина, жил в достатке и очень тянулся к русским. В его доме побывали едва ли не все советские артисты, которых гастрольная судьба забрасывала в Калифорнию.
Когда и гости, и хозяин уже хорошо выпили, Юра по ошибке сел на стул Гарика, опустил руку в карман висевшего на спинке пиджака и обнаружил там пистолет.
С полминуты изумленно рассматривал находку, потом — разобравшись-таки, что к чему — спросил:
— Гарик, а зачем тебе оружие?
— Как «зачем»? Я директор ювелирного магазина и просто обязан его иметь. У меня и разрешение есть.
То ли, вернувшись на Родину, Юра кому-то о пистолете рассказал — без всякой задней мысли, просто как интересный факт, а этот «кто-то» всем растрезвонил, то ли Никулин вообще был ни при чем — об оружии наверняка знали многие из тех, кто гостил у Орбеляна...
Как бы то ни было, но вскоре в одной из центральных газет появилась большая статья «Американский шпион». В ней говорилось, что Гарик специально заманивает к себе советских артистов, чтобы выведывать у них государственные секреты. Глупость обвинения была настолько очевидна, что газета сподобилась на публикацию опровержения, которое Юра подписал одним из первых. Спустя короткое время Гарик по приглашению брата-джазмена приехал в Москву. Мы позвали его в гости. Накануне праздничного застолья в квартире зазвонил телефон. Трубку взял Юра. Пару минут слушал молча, а потом как начал орать матом! Я выскочила из кухни:
— Что? Что случилось?!
Не слыша ни меня, ни телефонного собеседника, муж продолжал кричать.
Из нормативной лексики в его монологе были только союзы. Наконец швырнул трубку на рычаг.
— Юра, кто это был?!
Эпитеты, которыми сопровождалось имя звонившего, передать не решусь, скажу лишь, что это был патронировавший цирк и постоянно сопровождавший нас в зарубежных поездках сотрудник КГБ.
— И что он сказал?
— «Знаешь, не стоит тебе приглашать Орбеляна — все-таки про него такие статьи в прессе были... Ты только не волнуйся».
Через полчаса — опять звонок: «Мы тут еще раз посоветовались и решили: пускай он к тебе приезжает».
