Мама возмущалась: «Слава! Ну куда ты столько накупаешь? Сейчас что, война?» А ему хотелось порадовать гостей чем-нибудь вкусным. Завидев Тихонова, продавцы тут же доставали из-под прилавка любой дефицит.
Папа был щедрым человеком. Всем помогал, раздавал деньги взаймы — без отдачи. А сколько квартир и машин для коллег он «пробил», будучи секретарем Союза кинематографистов! К сожалению, многие из тех, кому он помог, об этом давно уже забыли и даже не пришли на его похороны...
Мы жили неплохо, но не особенно богато. Точно так же, как тысячи других семей. Драгоценностей и антиквариата родители не нажили. Мама шила себе туалеты в ателье магазина «Москвичка» на проспекте Калинина. И только иногда кое-что покупала в «Березке».
Там одевались дипломаты и фарцовщики. Мы до их материального уровня не дотягивали. Я поняла это, когда пошла во французскую спецшколу на Арбате. Здесь учились не самые простые дети, но «дипломатических» отпрысков было видно сразу — по портфелям, ручкам, заколкам для волос. И держались они соответствующе — на всех смотрели свысока.
Родители старались меня приодеть. Но у той же Кати Полугаевской в этом смысле было больше возможностей. Ее папа чаще бывал за границей. И платили шахматистам больше, чем артистам. У отца были крошечные суточные, поэтому он обязательно брал с собой какие-нибудь сувениры, водку, икру, чтобы продать их или на что-нибудь обменять. Сейчас я понимаю, как папа ужасно себя при этом чувствовал. Но мама давала поручения, и он старался их выполнить.
Обращался за помощью к женщинам, которые были с ним в поездках: «Как вы думаете, что мне лучше взять Тамарочке? А может быть, вы это померяете? У нее такой же размер».
Отец радовался как ребенок, когда удавалось купить нам что-то красивое. Однажды ему предложили выступить в Сибири за шубу. И он согласился. В результате его обманули. Сказали: «Шубы кончились. Берите меховые шапки на эту же сумму». Делать было нечего — не возвращаться же с пустыми руками. И папа привез целую сумку шапок. Мы их потом дарили и сдавали в комиссионку. Как же нелепо и странно была устроена жизнь!
В детстве я, конечно, многого не понимала. И чувствовала себя дочерью волшебника: «Папа может все. Не зря же ему поклоняются люди!» Помню, идем по Арбату, а вокруг слышится шепот: «Тихонов!
Тихонов!» — «Где? Где?» — «Да вон, смотри!» На него показывали пальцем. Вокруг тут же собиралась толпа.
Когда мы уже жили в доме Министерства обороны на улице Рылеева у метро «Кропоткинская», у нашего подъезда постоянно дежурили женщины, влюбленные в отца. Некоторые приезжали с детьми и встречали его криками: «Это ваш ребенок! Смотрите, как похож!» Консьержке даже приходилось вызывать милицию, чтобы утихомирить особенно буйных.
Отец довольно спокойно реагировал на проявления народной любви. Давал автографы. Вежливо улыбался. Никогда не говорил: «Оставьте меня в покое!» Но он не был скромнягой-отшельником, как любили о нем писать в последние годы.
Тихонов знал себе цену и вел себя как настоящая звезда. Терпел восторги поклонников, но если они ему надоедали или ситуация не соответствовала настроению, очень твердо ставил людей на место.
Папины фанатки ко мне, к счастью, не приставали. А маме часто говорили гадости — и в спину, и по телефону. Родители вели учет особенно наглых телефонных хулиганок. Узнавали через милицию их номера. Когда «рассекреченная» звонила в следующий раз, ей говорили: «У нас есть ваш номер, будете и дальше хулиганить — обратимся в милицию и вам отключат телефон». В старой записной книжке до сих пор сохранился список на букву «д» — «дурочки».
Осознание того, что я не просто Анечка, а дочка Тихонова, ко мне пришло еще в садике. Сейчас трудно себе представить масштабы папиной популярности.
Кино было одной из немногих радостей советских людей. А Тихонов — одним из самых любимых артистов. Когда он появлялся в детском саду, воспитательницы расцветали. А дети смотрели с недоумением и интересом: что это за папа такой особенный у Ани?
Поблажек дочке Тихонова не делали, но одна девочка почему-то меня невзлюбила. Отнимала игрушки, дразнила. И однажды я заявила родителям, что больше в сад не пойду. Отец отправился со мной — разбираться. Отвел мою мучительницу в сторонку и стал ей что-то выговаривать своим «страшным» голосом. Я слышала только обрывки фраз: «Ты хочешь, чтобы я поговорил с твоими родителями?.. Смотри, если будешь обижать Аню...» С тех пор девчонка перестала меня доводить.
В школе меня не дразнили, но иногда подначивали.
