Мы были близки с нашими ветеранами, коллегами, учителями эмоционально и духовно, и это, конечно, их заслуга. Они приняли Ефремова, оценив его доброе расположение к ним и желание добиваться на сцене мастерства высокого уровня.
— Трагическим моментом для труппы стал раздел МХАТа.
— Для многих моих коллег это стало драмой. К тому времени труппа разрослась еще больше и была чрезмерно велика, в нее влились новые приглашенные Олегом Николаевичем артисты, с которыми он хотел работать. К слову, я входил в их число. Когда в здании в Камергерском переулке шел капитальный ремонт, мы играли спектакли на Тверском бульваре. Реконструкция закончилась, и Ефремов честно признался: «Я буду работать в Камергерском переулке, ставить спектакли с теми, кто мне интересен и близок». Остальным предложил: вот новая площадка, ищите режиссеров, ставьте новые спектакли, собирайте свою публику.
— Как дошло до конфликта, о котором сегодня известно многое? Как получилось, что один артист покончил с собой, а другая попала в психиатрическую клинику?
— Это случилось, потому что все мы живые люди. Ефремов ставил спектакли в основном на исторической сцене МХАТа, с артистами, которых он пригласил в труппу. Татьяна Васильевна Доронина говорила: «Олег Николаевич, так нельзя». Это звучало на всех собраниях. Конечно, те, кто играл не так много и активно, как на старой площадке, переживали. Детали той драматической ситуации с годами ушли из памяти. С ребятами моего возраста, которые работали в основном на Тверском бульваре, мы встречались, вели бесконечные разговоры, как быть. Но, с другой стороны, Ефремов честно признался, что не сможет занять в своих постановках всех, на всех его не хватит. Я играл в его спектаклях, грех жаловаться.
— Как к вам относился Олег Табаков, возглавивший МХАТ после Ефремова? Как вы работали с ним?
— С Ефремовым у нас образовалась духовная связь, духовное понимание. Когда он репетировал с нами новую роль, мы понимали не умом, а чувствовали душой, чего он добивается, что хочет получить от нас в персонаже, в пьесе. Это было для меня существенно важно. Ефремов во время репетиций так проигрывал какие-то куски, что мы смотрели на него и нередко просто плакали — вот как он мог произнести буквально несколько фраз.
