— С одной стороны, когда снимаешь картину, ты в концентрации, ты упираешься и толкаешь. С другой — со мной работает прекрасная команда, хороший оператор, моя жена Лена Окопная, выдающийся художник, которая взвалила на себя огромный пласт работы, и если бы она этого не сделала, я бы картину не вытянул. Послушайте, снять фильм — это то же самое, что построить завод.
Надо понимать, что, к примеру, у нас в съемках было задействовано 12 единиц только полноразмерных самолетов. Полк тогда мог состоять из 18 самолетов. А иногда их насчитывалось еще меньше, потому что потери в начале войны были очень большими. То есть мы фактически сформировали авиаполк, построили с нуля аэродромы. От меня требовалось просто упорство и желание сделать хорошо — вот все, что было необходимо. А потом ты безусловно расплачиваешься за это здоровьем, но таковы правила игры, что поделать?!
— Напомню, в свое время Елена Окопная получила «Серебряного медведя» Берлинского международного кинофестиваля как художник-постановщик вашего фильма «Довлатов». Когда я смотрела вашу драму «Дело», действие которой разворачивается в одной комнате, была в восхищении от работы вашей жены, потому что не обнаружила ни единого сантиметра в том пространстве, которое не было бы ею освоено. Владимир Меньшов, снимавший «Москва слезам не верит», предъявлял к жене, исполнительнице главной роли Вере Алентовой, повышенные требования и нередко доводил ее до слез. А как вам работается вместе с Еленой?
— Всегда тяжело. У Лены большая команда, у меня большая команда. В какой-то момент начинаются конфликты команд. Лена защищает своих, я защищаю своих. Идет выяснение: а кто виноват, что что-то забылось? Мои утверждают, что виноваты Ленины, Ленины возражают, что виноваты мои.
— Что же может забыться?
— Представьте, у нас работает 200 человек массовки. Эти 200 человек выбираются из 10 тысяч. Иногда они попадают в кадр, иногда не попадают, но в любом случае все 200 заранее одеваются для съемок, фотографируются, а потом иногда и переодеваются. Дальше, поскольку у нас большое производство, в котором задействовано много людей, начинаются несовпадения: этот человек должен быть в кадре, а его нет, здесь написано, что в этом эпизоде снимается, к примеру, 75 человек, а вызвано 50. То есть это целое дело.
Потом Лена всегда маниакально тщательная, это такое сложное плетение. Она, как тщательный художник, видит кирпичную стену метров пятнадцать высотой более позднего периода и требует: «Давай закрасим». Я говорю: «Денег нет». Она настаивает: «Нет, давай закрасим». Я предлагаю компромисс: «Давай дымом закроем». Так мы спорим. Но это же хорошо, это состояние поиска. Самая большая проблема во время съемок возникла, когда мы ввели электронный документооборот. Есть такая программа, куда каждый департамент вносит в единое пространство, которое находится в «облаке», свою информацию по съемкам, по подготовке. И это привело к катастрофе, потому что все начало двоиться и троиться. В итоге мы были вынуждены вернуться к тому, что было прежде, — компьютер, ввод, распечатка, совещание.
Всегда страшно тщательная Лена требует от всех в работе сверхусилий. Она нервничает, я нервничаю, все нервничают, потому что каждый съемочный день — это такая маленькая битва, которую, по идее, нельзя проиграть. Ты можешь переснять одну сцену, которая не устроила Лену, две, ну три, и то не всегда пересъемки приведут к улучшению. Ты же не можешь, как Тарковский, переснять всю картину полностью, как это было на «Сталкере», поэтому все надо делать по максимуму. А для того чтобы делать по максимуму, существует масса тонкостей и правил, и даже не правил, а наоборот, каких-то озарений.
