Как-то под покровом ночи мы с ним поехали стричь Беню, это папина собака, уайт-терьер. Я спросила:
— Пап, как тебе удается не паниковать?
Он ответил:
— Если бы я один оказался в такой ситуации, с непонятным вирусом, в изоляции, то запаниковал бы. А так — весь мир в одинаковых условиях. Зачем зря трепыхаться.
Мы тогда хорошо поговорили, и меня отпустило. Папа умел находить верные слова. Его не пугало отсутствие работы — никто же не работал.
Только страх заболеть был безумный... Не знаю почему.
Как только стало возможно, он сразу же вакцинировался и ужасно расстроился, узнав, что антитела не выработались.
Появились они в итоге или нет, мы уже не узнаем. Его пугали, что не надо делать прививку, раз проблемы с сердцем, но кардиолог сказала, что будет хуже, если вы заболеете. Он всегда ходил в маске, никогда не забывал надеть, а мы любили над ним посмеяться. Я его троллила, когда мы садились в машину. Он — на первом сиденье, ко всем спиной и в маске. А мы все без. Тогда он снимал, но неохотно. Постепенно стал работать, возвращаться к обычной жизни. Какие-то планы появились, какие-то съемки. Но страх оставался и в итоге оправдался.
Папа был в Тюмени на кинофестивале, там плохо себя почувствовал, прилетел домой раньше срока, пошел в аптеку за тестом на ковид. Увидел положительную реакцию, разнервничался, позвонил нашему другу, чтобы тот помог госпитализироваться. Папа хотел быть под надежным контролем. Мы не волновались, потому что осенью уже нормально лечили, к тому же удалось лечь в «Коммунарку», там хорошие врачи.
После трех инфарктов и клинической смерти у него была чрезмерная чуткость, мнительность по отношению к своему здоровью. Мы с Пашей смеялись, что синяк папа называл гематомой, а порез пальца — рваной раной. Он был максималистом. У него не могло прихватить сердце слегка, нет — сразу инфаркт. Он не смог заболеть ковидом в легкой форме, только по максимуму... Дошел в этом до конца...
Папу положили в больницу, и врачи мне сказали, что все не так хорошо, как хотелось бы. При этом лечащий доктор был уверен, что легкие справятся. Через несколько дней его перевели в реанимацию.
Папе разрешили взять с собой телефон. Ему сложно было вообще что-то запретить, уж тем более связь с родными. В последний раз он поговорил с Мариной, потом со мной. Я говорю:
— Ну все, завтра утром позвони.
И он сказал:
— Если проснусь.
Ночью стало хуже... Знаю, что врачи боролись, надеялись его вытащить, хотя говорили прямо: «Ситуация плохая, и возраст, и сосуды».
Я благодарна им за все то, что они сумели для папы сделать, за то, что ко мне внимательно отнеслись, что поддерживали, как могли, при этом не обещали ненужных надежд. Я осознавала, что исход может быть любым.
