Брат Володя был разносторонне одаренным человеком: увлекался джазом, играл на нескольких музыкальных инструментах, рисовал не хуже многих профессиональных художников, самостоятельно выучил польский и немецкий. Он был для меня и примером, и большим другом. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, всюду таскал с собой: на репетиции джазового ансамбля, в столярную мастерскую, которую оборудовал в подвале. Научил пользоваться рубанком, стамеской, лобзиком, паяльником, благодаря чему в средних классах я вооружил всех дворовых друзей точными копиями автоматов и пистолетов, которые выпиливал-вытачивал из дерева. Понятно, это обстоятельство способствовало росту моего авторитета в компании.
Выступать перед публикой начал в детсаду: читал стихи, пел в хоре и плясал на фоне портрета Сталина, но осознанно участвовать в самодеятельности стал после того, как отправился с мамой в Воркуту, где она четыре года работала инженером в горном институте ПечорНИУИ. В этом городе за полярным кругом был прекрасный государственный драмтеатр, при котором работал народный — на его сцену я и выходил с миниатюрами Аркадия Райкина, выученными благодаря телевизору «Ленинград»: люди старшего поколения помнят этот огромный тяжеленный ящик с крошечным экраном, перед которым — для увеличения изображения — ставилась наполненная водой стеклянная линза. Передачи транслировались по одному каналу с двух дня до шести часов вечера. Остальное время телик работал как радио: звучали концерты симфонической и легкой музыки, записи выступлений юмористов, в том числе Райкина. Под этот «аккомпанемент» я делал уроки, а все, что слышал, записывалось на подкорку.
В девятом классе с одним из монологов Аркадия Исааковича участвовал в смотре художественной самодеятельности и получил диплом, которым очень гордился. Немудрено, что спустя два года при поступлении на актерские факультеты читал именно райкинские миниатюры — был уверен: только выйду с ними перед приемной комиссией, у всех экзаменаторов дух от восторга захватит.
К эпопее с поступлением я еще вернусь, а пока о том, как начал учиться вокалу. После возвращения из Воркуты стал ходить в ДК Института горного дела имени Скочинского в Люберцах, где мама, защитив кандидатскую, стала секретарем ученого совета. К слову, отец еще с начала пятидесятых трудился там на должности замдиректора по хозяйственной части.
В ДК был вокальный кружок, после года занятий в котором я уже пел с самодеятельным эстрадным оркестром.
Гитару на весьма дилетантском уровне освоил немного раньше — когда ходил с Володей на джазовые сборища.
Получив аттестат, отправился штурмовать театральные вузы и всюду был изгнан с первого тура. Райкинские монологи в моем исполнении если и произвели впечатление, то совсем не то, что я ожидал. Выяснилось: готовить нужно было басню, прозу, стихотворение. Глядя на мою грустную физиономию, брат предложил: «Хочешь поехать в Иркутск? Я тут недавно познакомился с ректором тамошнего театрального училища, симпатичная дама, обменялись телефонами».
Тут же набрал номер новой знакомой, и та сказала, что через неделю их педагог по речи будет в Москве: «Она и прослушает вашего мальчика». Преподавателю я понравился и вскоре отправился в Иркутск. Перед отъездом семья меня принарядила, купив костюм, шляпу и длинное пальто. Прибыл на сибирскую землю этакой столичной штучкой.
Проучился год, подготовив за это время классическую программу для поступления, и снова принялся штурмовать московские вузы. Одним из первых был ВГИК, где в коридоре перехватил Тамару Макарову. Краснея от смущения, поведал, что вот, дескать, хочу поступить в ваш замечательный институт кинематографии. «Мальчик, да вы же профнепригодны, — огорошила Тамара Федоровна. — Во-первых, у вас очень низко нависают брови, при свете софитов они будут полностью закрывать глаза. Во-вторых, большая щель между передними зубами — для актера это серьезный дефект».
Вернулся домой расстроенным, но сдаваться не торопился. Взял шелковую нитку и туго стянул передние зубы, завязав с обратной стороны на узел и бантик. Так и ходил на прослушивания в другие вузы. Однако ни это ноу-хау, ни подготовленная по всем правилам программа не помогли — нигде не прошел даже на первый тур. Оставался единственный вариант — Щепкинское училище. Но к этому времени я уже всерьез отчаялся и собрался возвращаться в Иркутск. Так бы и уехал, если бы не первая, еще с детсадовских времен, любовь. Девушка была категорична: «Если не поедешь со мной завтра в «Щепку» — там последний день подачи документов и прослушивания, я с тобой не буду разговаривать».
Договорились встретиться в училище, но «невеста» не приехала — проспала. Я подал документы, успешно прошел прослушивание, потом первый тур, второй, третий. Остался конкурс, где комиссию возглавлял мастер будущего курса Анненков — фигура во многих смыслах легендарная. Его учениками были Виталий Соломин, Олег Даль, Виктор Павлов, Никита Подгорный, Павел Луспекаев. Сам Николай Александрович играл в Малом театре три четверти века и свое столетие встретил на сцене. Многие, впрочем, были уверены, что возраст мэтр «подворовывает» и на самом деле ему лет на пять-шесть больше. На вековом юбилее, торжественно праздновавшемся в Малом, он играл Луп-Клешнина в отрывке из «Царя Бориса». Когда мы, бывшие ученики, поддерживая под локотки, помогали спуститься со сцены в зал, Анненков без тени самоиронии сказал: «Что-то в последнее время ноги хуже слушаются — наверное, нужно больше ходить».
