Многое прочувствовав на собственной шкуре, я всегда Ленькиным женам сочувствовала. Одной даже советовала:
— А ты ему измени!
— Не поможет. Он скажет: «Ну и ладно, значит, все».
И я думала про себя, что скорее всего так и будет. Такой уж Леня человек. Противоречивый. Встречался с одной очень известной актрисой лет восемь. Она землю рыла, так хотела за него замуж. Как-то спрашиваю:
— Лень, а чего вы не женитесь?
— Зачем мне жена, с которой здоровается каждый третий в Москве? — парировал брат.
— Ага, не нравится! — рычала я. — А сам-то! Эх ты...
— Знаете, поговаривают, что вы всех пассий Лени недолюбливали, они казались вам недостойными такого бриллианта, как брат.
— Дудки! Хотя Леонид и правда был бриллиантом. Последняя его жена Леночка на семнадцать лет моложе, а после того как брат ушел от нас, не захотела больше ни с кем связывать жизнь. Я ей раз сто говорила:
— Вышла бы замуж. Чего одной-то?
— За кого?! После такого мужика... — отвечает она. — Пигмеи...
И она права. С настоящими мужиками, за которыми бабы по раскаленным углям готовы бежать, сейчас напряженка. Я не только актеров имею в виду, а вообще. За пределами МКАД еще можно найти, а тут...
— Валентина Талызина, наверное, по сей день считает, что вы ее ненавидите.
— За что ненавижу? Ерунда! Если б я злилась на всех его женщин, давно померла бы от нервного истощения. Напротив, я Валентине очень благодарна за то, что она вечер памяти Лени организовала. Наверное, очень любила его. Началось все с того, что я играла у Сергея Соловьева игуменью в картине «Егор Булычов и другие». Талызина (то ли мне режиссер сказал, то ли еще как-то узнала, не помню уже) очень хотела эту роль. Наверное, взыграло. А бабская и актерская зависть в одном флаконе — это о-го-го! «Мне не понравилось, как твоя сестра сыграла в «Бабьем царстве», — сказала Талызина Лене, а он зачем-то передал мне. Ну и все! А как я должна относиться к человеку, который так отозвался о моей первой главной роли в кино?
Актерское — оно ведь такое мучение, когда сам от себя не рад... Случалось, и роль уступала, а бывало и так, что сил не было отдать — мое ведь! Пригласили в картину «Кромовъ». Съемки должны проходить в Париже, и я согласилась в основном поэтому. Меня уже обмерили, шляпу подобрали и все такое... «Зачем вы пригласили меня? Герой же просто одно лицо с Катей Васильевой!» — говорю. Режиссер обалдел и позвал ее. До сих пор когда пересекаемся, говорит, что я уникальный случай в его практике. Кстати, Катя потом рассказала, что никакого Парижа у нее и не было. Другое тоже случалось. Григорий Чухрай дал две сцены в «Трясине». Прочитала и поняла: мое! Но меня даже не допустили до проб. Потому что прима на площадке бывает только одна, и в данном случае это Нонна Мордюкова. Чухраю я даже письмо тогда написала: «Вы художник, может, то, что я придумала, не вписалось... Но как мне теперь жить? Как?..» Он не ответил. И когда на кинофестивале подошел и поздоровался — я молча прошла мимо.
— Ой, характер у вас, Римма Васильевна...
— И это притом что с Нонной мы героини разноплановые, несмотря на схожую фактуру, да и дружили по-человечески. Она прекрасной актрисой и отличной бабой была... Собачились, правда, страшно. В основном по творческим вопросам. Мы ж взрывные обе. Уже не вспомню, из-за чего цапнулись в тот раз, но не разговаривали долго. А Нонка всегда ходила в аптеку в моем доме. И вот однажды открываю дверь на звонок, а Мордюкова в шубе нараспах влетает ко мне и давай своими ножищами по квартире расхаживать. И так это смешно выглядело — здоровенная, дай бог каждому, бабенция руками машет, волосы развеваются, лицо красное: «Маркова, мать твою! Чего это я хожу в аптеку и делаю вид, что тут никто не живет?!» Тут уж я не выдержала, заржала. Ну и Мордюкова следом. Хохотали так, что сдохнуть можно — стены тряслись.
