Актерство у нас с братом от отца. Надо признаться, что мы все время переезжали, как цыганский табор, не только по причине папиной работы, но и их с мамой причудливых отношений. Отец ревновал ее как бешеный. Ему везде чудились соперники. Однажды так допек свою красавицу Морю ревностью, что она, прихватив Леньку, уехала. Меня, любимую папину дочку, милостиво оставила ему. Я особенно и не переживала, но легко поддержала папин план по возвращению мамы домой. Он нарядил меня в тряпье, перепачкал лицо, растрепал волосенки и сфотографировал. Продукт своего творчества отправил маминой сестре (знал, что жене, кроме как к ней, ехать некуда): мол, пусть поглядит, как дочке без нее плохо. Когда спектакль не произвел ожидаемого впечатления, мы потащились к Харченкам сами. На вокзале папа уговаривал меня соврать маме, как он под поезд бросался... Но она нас и без истории про суицид не выгнала. Отец, наверное, очень страдал от своей неразделенной любви. Мстил маме за равнодушие многочисленными походами налево. Или просто искал тепла... Влюбчивость и талант к невозможным отношениям он тоже передал нам с братом.
Тот татарин, красоты неописуемой, учился со мной в одной школе. Как я в него влюбилась! Страдала, рыдала до утра в подушку. Понимала про свое уродство и отсутствие малейшей надежды на взаимность. А какой должна быть самооценка у девочки, которую все время называют нелиричными словами? Чувства своего я не решилась открыть даже Лене, предпочитая тратить время на размышления, каким способом покончить с собой.
...В актерскую студию в Вологде пошла, потому что в своем предназначении не сомневалась. Ленька — главным образом по причине «а куда еще в Вологде идти?» Война ведь... Но это была судьба. Руководитель студии Лия Ротбаум отправила нас в Москву к мастеру, у которого училась сама, — Ивану Николаевичу Берсеневу. Толпы желающих попасть в студию при Театре имени Ленинского комсомола! Кто-то плакал, иные падали в обмороки. И голос Серафимы Бирман: «Не расстраивайтесь! Вас ждут фабрики и заводы!» Когда мы с братом увидели свои фамилии в списках зачисленных, пешком обошли всю столицу — как счастливые рванули от вокзала, так к нему и пришли обратно. И всю дорогу твердили: «Мы покорим Москву!» О самом процессе покорения рассказывать неохота — сто раз говорено. Потому что мы подавали надежды, весь театр принимал участие. Нас называли фаворитами Берсенева, и Иван Николаевич то и дело это подтверждал. Сначала поселил прямо в красном уголке театра, и мы жили среди вымпелов и лысых гипсовых голов товарища Ленина. Позже через жену Маленкова, с коим Берсенев приятельствовал, нас устроили в комнатку общежития Московского энергетического института. В стране действовала голодная карточная система. Ивану Николаевичу как худруку выдавали талоны на бесплатные обеды в ЦДРИ. Он отдавал эти талоны нам с Леней, и мы ходили через день туда кушать. Татьяна Кирилловна Окуневская принесла подарок — хозяйственное мыло и кусочек «Земляничного», которое сейчас понюхай — наверное, вывернет... А тогда этот розовый микроскопический квадратик казался французскими духами. В театр привезли картошку для сотрудников. Студия, конечно, к этому никакого отношения не имела. Валентина Серова полагавшиеся ей восемь килограммов отдала нам. Так и перебивались. Но студенты редко живут роскошно. Особенно с периферии, а мы с Леней были, конечно, село селом. Мама зашивала мешочек с крупой наглухо, чтобы не есть самим, потому что летом приедем мы с Ленькой и надо нас как-то откармливать. Мы были как две длинные бледные воши. Однажды на занятии по физкультуре кульбит какой-то выполнили, рухнули на маты, а встать с них не смогли. Мы же рослые оба, организм не успевал набирать необходимое... Родители жили тогда в Махачкале. В тамошнем театре познакомились с Кешей Смоктуновским. Он настолько поразил меня своей игрой, что недолго думая, я как будущая артистка пригласила его в Москву. «Да с таким талантом, как у тебя!..» — уверяла я. И Кеша приехал. Так в комнатке размером «боже, помоги втиснуть хоть маленький столик» между нашими с Леней двумя матрацами по-царски расположился Смоктуновский. Я опекала его изо всех сил: возила по театрам, знакомила с разными людьми. Кеша всем нравился, но в штат его не брали. В конце концов притащила к Софье Владимировне Гиацинтовой: «Выгоните полтеатра и возьмите Кешу! Он за них за всех отработает». И Кеша несколько месяцев за семь рублей выходил в массовке. Однажды от отчаяния даже предложил мне выйти за него замуж. «Ты чокнулся?» — только и спросила я, потому как была страшно занята очередной безответной любовью. Спустя несколько лет Смоктуновский напишет мне на книге: «Сестра моя, если бы не ты, все было бы по-другому».
