Каша для Ростроповича
Первая моя съемка Мстислава Леопольдовича состоялась в 1966-м. Я, тогда студент ВГИКа, в свободное время старался посещать консерваторию и знал, что должна состояться премьера Второго концерта Шостаковича для виолончели с оркестром, который композитор посвятил Ростроповичу.
С Мстиславом Леопольдовичем я уже был знаком благодаря его ученице Наташе Гутман и решил сделать фотографию маэстро с исторического концерта. Ростропович всегда выступал в лакированной обуви. Я задумал из зала снизу широкоугольным объективом снять его так, чтобы в туфлях отразился весь зал консерватории. А виолончель в руках Ростроповича в таком ракурсе будет уходить ввысь, как московские высотки.
Сказано — сделано: сел в центр вплотную к сцене. И — о ужас! — из-за кулис выходит Ростропович в начищенных гуталином ботинках. Премьера, Шостакович, а у музыканта ничего не отражается в лаковых штиблетах!
Ладно, думаю, сниму хотя бы кадр с виолончелью в виде высотки. А у меня тогда была гэдээровская камера по прозвищу «Пентагон». Работает она жутко — прежде чем сделать кадр, надо несколькими скрипящими движениями перевести пленку, после чего щелчком поднимется зеркало, следом — с шумом шторка, потом зеркало упадет. Для затаившего дыхание зала это чудовищные звуки. Начинаю снимать, а на меня бабушки шипят со всех сторон: «Молодой человек, что вы себе позволяете?! Прекратите хулиганить! Как вам не стыдно?!» Но самое смешное, что и Ростропович, который знал меня в лицо, шепчет картаво со сцены: «Пегестань, пегестань!» — а сам, изображая вдохновение, «пилит» дальше. И так на протяжении всего концерта.
С той съемки я отобрал единственный кадр, на котором Мстислав Леопольдович держит смычок вертикально, как палаш. А поднял он его, чтобы оторвать лопнувший на смычке волос. Вот этот кадр я и поймал.
У Ростроповича, наверное единственного из музыкантов в стране, была иномарка — «фольксваген». В нем замечательно помещалась виолончель. Помню, я сидел на заднем сиденье и эту виолончель придерживал, а Мстислав Леопольдович за рулем куда-то мчал меня по Кутузовскому проспекту и был так увлечен своим рассказом, что периодически, не выпуская руля, поворачивался ко мне, забывая про дорогу. Я напоминал, что он ведет машину и не мешало бы смотреть вперед. Тот соглашался и разворачивался к рулю. Но хватало его внимания ненадолго — он снова и снова отвлекался...
В свое время Святослав Рихтер переживал, что не успел «перекупить» Солженицына у Ростроповича. Но тогда за Александра Исаевича, которого Ростропович с Вишневской поселили на своей даче, артистам «перекрыли кислород». Единственное, что оставили, — камерные выступления. И Мстислав Леопольдович выступал концертмейстером Галины Павловны. Помню, как он, аккомпанируя жене на рояле, довольно поглядывал в зал: мол, моя-то как поет!
Потом великие артисты были высланы из страны. Их возвращения на Родину добился Николай Губенко, ставший к этому времени министром культуры СССР. Он и Любимову устроил триумфальное возвращение. Губенко иногда приглашал меня в качестве фотографа на важные встречи. Нас с Николаем даже пропустили в «Боинг-747», на второй этаж, где я и снял первые кадры Ростроповича и Вишневской на родной земле.
Мстислава Леопольдовича пригласили записать в Санкт-Петербурге оперу Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Продюсер Давид Смелянский предложил мне снять рекламную кампанию к премьере. В назначенный день Анатолий Собчак на своем «вольво» привез Ростроповича ко мне в мастерскую на Пушкинской улице. Собчак был интеллигентным, тонким, образованным человеком — он прекрасно понимал величину Ростроповича в искусстве. Только этим можно объяснить личное участие мэра в проекте.
Я никогда не снимаю своих героев в чем попало. Мои персонажи не бывают одеты в ковбойку, майку, рубашку розового или лимонного цвета. И вдруг вижу Ростроповича в своей студии в галстуке и розовой рубашке! Я ужаснулся, но нашел выход. Анатолий Александрович славился вкусом и элегантностью — он всегда был одет с иголочки. Я взял и накинул пальто Собчака на Ростроповича. Развернул стул спинкой к камере, усадил на него Славу — он любил, чтобы его так называли, а руки попросил положить на спинку стула, чтобы прикрыть рубашку. Получился стильный кадр.
В какой-то момент в студии появилась Люда Нарусова с завернутой в плед или шаль кастрюлей. В ней оказалась гречневая каша, которую Ростропович и Собчак, взяв ложки, принялись немедленно «по-фронтовому» есть прямо из «котелка»! Я понял — это кадр. Схватил фотоаппарат и начал снимать. И лишь после этого заметил: «У меня вообще-то тарелки есть!»
А кадр, на котором Мстислав Леопольдович запечатлен во фраке и с дирижерской палочкой, был снят — вы удивитесь — из-за столика. Мне очень нравится этот антикварный столик, который стоит в голубой гостиной Большого зала Филармонии имени Шостаковича в Санкт-Петербурге. Когда-то, в 1978 году, за этим столиком в похожем фраке и с дирижерской палочкой я снял Геннадия Рождественского. И вот спустя почти двадцать лет, в 1996-м, запечатлел этот же, но уже отреставрированный столик с другим великим музыкантом.
