Когда мама вернулась, я по части финансов уже крепко стоял на ногах. Помню, сказал ей: «С этого дня ты на моем полном обеспечении. Пенсию можешь тратить на что угодно, деньги на продукты, лекарства, одежду, коммуналку буду привозить в начале каждого месяца».
Так и было, но мама все равно считала, что я зря ушел из «Бонч-Бруевича» и подался в актеры. Спустя несколько лет после ее возвращения, когда я уже вовсю снимался, между нами состоялся разговор.
— Олеженька, тебе надо что-нибудь стабильное. Другую профессию...
— Что-то вроде инженера?
— Ну да. А то сегодня есть работа, а завтра — нет.
Понимая, что собеседник прав, мы часто идем в атаку. Вот и я не удержался:
— Мам, скажи, тебе чего-то не хватает?! Хочешь, вот прямо завтра отправлю тебя путешествовать? Ткни пальцем в любую точку на карте — куплю тебе туда тур.
— Олеженька, ну зачем ты так? Я ведь о тебе в первую очередь беспокоюсь.
— Поверь, сейчас у меня все нормально. Если ситуация поменяется, тогда и подумаю, как жить дальше.
На момент ухода мамы я снимался в «Морских дьяволах». Продюсеры не желали терять деньги из-за простоя, и уже на следующий день мне пришлось выйти на площадку. Помню чудовищное ощущение, словно из сердца выдрали кусок — физически чувствовал рваную кровоточащую рану в левой части груди. Дома своим присутствием и участием спасала Ирка, а на съемках со мной творилось что-то страшное. В любой момент изнутри могла прорваться истерика: я рыдал, выл, бился как в падучей. Группа ждала, когда меня перетрясет, а я, сказав перед камерой слово, мог снова впасть в истерику или потерять сознание. Несколько раз вызывали скорую, врачи кололи успокоительное, но лекарство не действовало. Не помогал и алкоголь: выпивал по литру коньяку в день и не пьянел. Все это длилось два месяца, потом стало понемногу отпускать.
Когда уходят родители, чувство вины перед ними неизбежно: как-то не заехал, хотя обещал, в другой раз закрутился и не позвонил, а они переживали. Мое чувство вины неизменно сопровождает сожаление, что мама никогда не была у меня ни на радиостанции, ни на съемочной площадке и не видела на сцене. Почему-то уверен, что моноспектакль по Бродскому, который сейчас играю в обеих столицах и провинции, был бы ей интересен, помог бы многое открыть в сыне как в человеке и актере, возможно, примирил бы наконец с моей профессией.
Мне всегда не хватало сцены, но служба в репертуарном театре была заказана из-за съемок. И вот пять лет назад я начал искать пьесу на одного, максимум — на двоих. Перечитал гору драм, трагедий, фарсов, но ничего не цепляло — так, чтобы загореться и начать работать. А потом вспомнил о поэме Иосифа Бродского, которую в чтецком варианте когда-то делал с приятелем-актером — «Горбунов и Горчаков». Перечитал и понял: вот оно! Как-то сразу пришел к мысли, что обойдусь без партнера — возьму на себя обе роли. Изначально понимал, что ставлю высочайшую планку, что «Гамлет» и «Король Лир» по сложности актерского исполнения и понимания зрителем в сравнении с Бродским — фигня и что ничего не заработаю на этом спектакле. Три года учил текст, потом судьба послала режиссера-единомышленника, с которым и исполнил мечту.
Постановка приносит одни убытки: задирать цены на билеты не могу, ведь тогда на него не сможет прийти моя публика, которая знает и любит Бродского, плачу за аренду зала, звуковикам, осветителям, билетерам и всегда остаюсь в минусе. Но я счастлив! Моноспектакль — то, чем сегодня живу, от чего кайфую и имею на это право. Думаю, буду играть Бродского лет десять или даже двадцать. Там такая глубина, а я пока вскопал сантиметров пять. Каждый спектакль открывает в гениальных строках что-то новое.
В кино и сериалах сейчас, как уже говорил, ничего интересного. Там я зарабатываю деньги, потому что есть обязательства, которые сам на себя возложил. Если у меня все в порядке с финансами, то еще как минимум десяти близким людям хорошо: Ирке, которая по-прежнему работает хореографом, но теперь только для души, двоюродной сестре, другу... На мои взносы в благотворительный фонд кто-то поест лишний раз.
