Вот и Ирине Борисовне я не нравился. Отношение не изменилось и когда спустя полгода стал полноправным студентом: после первой сессии пара однокурсников отвалилась и меня взяли на освободившееся бюджетное место. Ни от кого я не слышал более обидных вещей и не испытывал более страшного унижения в профессиональном плане. Казалось, Малочевская поставила себе задачу уничтожить меня морально. Когда на учебную сцену выходили те, к кому она благоволила, и делали полную фигню, педагог не сводила с любимчиков глаз и умильно улыбалась. Когда же подходила моя очередь, демонстративно отворачивалась от сцены и пристроив на лицо презрительную мину, обращалась к залу: «Ну давайте, что ли, посмотрим? Человек все-таки готовился...» Дальше в том же пренебрежительном ключе комментировала каждый мой жест, каждую реплику. Меня откровенно гнобили, выстоять в таких условиях было нереально сложно, но о том, чтобы бросить учебу, даже мысли не допускал.
Все-таки был во мне какой-то стержень, благодаря которому устоял и от соблазна зажить на широкую ногу. Двое моих приятелей продали свои квартиры криминальной конторе, отвалившей каждому по десять тысяч долларов. Ребята тут же купили крутые машины, «мобилы», ужинали в кабаках, снимали дорогих проституток. Подбивали и меня:
— Олеж, мама в Америке, продай квартиру — будешь как сыр в масле кататься. Нотариус, который все устроит, у ребят-бандюганов есть.
Я отрезал:
— Нет! Ни при каких обстоятельствах не сделаю этого!
А ведь легко было сломаться, глядя на приятелей, которые купаются в роскоши, у тебя же нет денег даже на хлеб и вместо сигарет куришь свернутые из газеты и набитые чаем «козьи ножки».
Не представляю, как бы выжил, если бы ребята не подкармливали — иногда привозили продукты, чаще совали в карман деньги: «Это тебе на сигареты». Мама первые два года не получала на руки ни доллара — отрабатывала расходы хозяев на ее доставку в Америку, да еще и с процентами. Так что ждать финансовой помощи не приходилось. Полуголодное существование плюс откровенная антипатия мастера — вряд ли кому такая жизнь покажется медом.
У Малочевской я был изгоем номер один, под следующими номерами шли еще десять однокурсников. В конце третьего года ко мне обратилась девочка из арьергарда: «Олег, нужно что-то делать — иначе нас отчислят. Давай сами поставим отрывок из «Ямы» Куприна — пусть разругает в пух и прах, но хоть зачет получим».
В тот раз на площадке не было ни одного человека, к которому Ирина Борисовна испытывала бы добрые чувства. Выгнала бы всех взашей, да повода не дают. Аудитория, где должен состояться показ, была забита студентами: кто-то пришел нас поддержать, кто-то посмотреть на экзекуцию. Четвертую стену между сценой и зрителем рушит актер, но Малочевская поспешила это сделать сама. В полный голос, с издевкой принялась комментировать каждую фразу, каждое движение: «Посмотрите-ка, как у нас Олег сидит. Закинув ногу на ногу. Ну конечно, он же кадет, будущий офицер, а офицеры всегда так сидят. Ну что, девочки, вам нравится? Смотрите, он встал... Прохаживается... Ну да, именно так и ходят офицеры...» В какой-то момент во мне случился перелом, вылившийся в чудовищный по страсти финальный монолог. В нем я выплеснул всю боль и обиду, которые накопились за три года унижений и издевок. Когда закончил, в зале несколько секунд висела мертвая тишина. И вдруг Малочевская начала аплодировать. Вслед за ней захлопал весь зал.
Это был прорыв, после которого однокашники, готовившиеся стать театральными режиссерами, наперебой стали приглашать в курсовые и дипломные работы. Юра Бутусов, сегодня именитый главный режиссер Театра Вахтангова, позвал в спектакль «Записки из подполья».
Все вопросы о моей профпригодности были закрыты, и больше обидных замечаний Ирина Борисовна себе не позволяла. Но даже когда обращаясь ко мне, улыбалась, я видел ее неискренность. Мастер меня оценила, но не полюбила.
Защищался тремя главными ролями в спектаклях педагогов и сокурсников, после чего был приглашен сразу в пять театров. Выбрал БДТ, однако сотрудничеству с Лавровым не суждено было состояться. Это смешная история, которую мне совсем не стыдно рассказать.
