Гоголь не слишком расстроился: у него на примете было несколько вариантов, как построить карьеру в столице. По мнению Николая, ему подошел бы пост министра юстиции. Или можно пойти в портные.
Дом Александры Ивановны Васильчиковой погрузился в траур по случаю кончины ее ближайшей родственницы. Неутешная хозяйка почти не принимала, но для Гоголя — тогда двадцатидвухлетнего начинающего литератора, подрабатывавшего у Васильчиковых учителем одного из сыновей, решили сделать исключение. Все-таки свой человек, да и Александра Ивановна всегда была расположена к этому одаренному чудаку.
Николай Васильевич вошел к ней с самым печальным выражением на лице, повел приличный случаю разговор о бренности всего сущего. Стал, в частности, рассказывать трагическую историю об одном малороссийском помещике, у которого умирал единственный обожаемый сын. Васильчикова слушала, в драматические моменты ахая и охая, а дети, прильнувшие к ней, смотрели на рассказчика во все глазенки. Наконец Гоголь дошел до описания сцены, когда старик-помещик, дежуривший у постели сына несколько суток, совершенно обессилел и прилег в соседней комнате отдохнуть. Едва заснул — вошел лакей с сообщением, что мальчик умер.
— Ах, боже мой! Ну что же бедный отец? — спросила Васильчикова.
— Да что ж ему делать? — совершенно хладнокровно ответил Гоголь. — Старик растопырил руки, пожал плечами, покачал головой и свистнул: фью-фью.
Дети дружно рассмеялись. А Васильчикова страшно рассердилась и с тех пор видеть Гоголя не хотела.
Вот это его всегда отличало: то ли нежелание, то ли неумение поступать уместным и приличным образом. Взять хотя бы один из первых шагов, предпринятых Гоголем в Петербурге. Ранним утром он явился в дом директора Императорских театров князя Гагарина на Английской набережной. Накануне у Николая разболелся зуб, и по этому случаю его щека была обвязана черным шелковым платком. В остальном Гоголь принарядился согласно лучшим провинциальным представлениям о щегольстве: малиновые панталоны, жилет с изумрудной искрой, галстук цвета «бедра испуганной нимфы», светлый сюртук с талией чуть не под мышками и чудовищного размера буфами на плечах. Рыжеватые волосы (Гоголь вовсе не был брюнетом, в детстве скорее блондином, но с годами слегка потемнел) были тщательно уложены в хохолок.
Когда его наконец приняли, Николай объявил, что желает поступить на сцену.
— Ведь вы дворянин? — спросил князь. — Зачем вам театр? Могли бы служить...
— Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня. К тому ж чувствую призвание к театру.
