— На какое же амплуа думаете поступить?
— Полагаю, на драматические роли.
Князь с сомнением оглядел визитера. Больше всего его смутила манера Гоголя время от времени выпячивать нижнюю губу, касаясь ею кончика длинного, до странности подвижного носа. Но будучи человеком мягким и добросердечным, Гагарин отказывать не стал. И даже дал записочку к репертуарному инспектору Храповицкому — чем чрезвычайно ободрил и воодушевил просителя.
Вот только Храповицкий оказался куда менее деликатным. Узнав, что молодой человек столь необычной наружности желал бы получить роль Гамлета, драматически расхохотался и выписал официальный документ, что не нашел в господине Гоголе-Яновском (фамилия писателя, полученная при рождении) решительно никаких способностей ни к трагедии, ни даже к комедии, и что фигура его совершенно неприлична для сцены.
Гоголь не слишком расстроился: у него на примете было еще несколько вариантов, как построить карьеру в столице. К реальности, впрочем, они имели примерно такое же отношение. По мнению Николая, ему подошел бы пост министра юстиции. Или можно пойти в портные. «Я много знаю ремесел!» — утверждал молодой человек, будто бы это мыслимое дело для дворянина. Впрочем, шитьем он и впрямь с детства увлекался, сам кроил себе шейные платки и жилеты, а иной раз даже платья сестрам. История об этом умалчивает, но весьма вероятно, что сюртук с буфами, призванными скрыть слишком узкие плечи, Гоголь тоже сшил себе сам...
Что же касается карьеры собственно литературной — какое-то время этот вариант Николай не рассматривал. Был слишком напуган первым опытом. В двадцать лет, едва приехав в столицу, он вложил все выданные ему матушкой на первое время деньги в издание своей юношеской, еще в Нежинской гимназии сочиненной романтической поэмы из немецкой жизни — «Ганц Кюхельгартен». Поэма была неудачной, действительно совсем детской, да и поэзия — не его стихия. Но это бы еще полбеды, тем более что издал он ее под псевдонимом — В. Алов. Настоящая беда в том, что Гоголь сам написал предисловие. Неумение отличить реальность от фантазий в очередной раз сыграло с ним злую шутку: от лица вымышленных издателей Николай напел себе таких дифирамбов, что чертям тошно сделалось бы: «Мы гордимся тем, что по возможности споспешествовали свету ознакомиться с созданием юного таланта», и так далее и тому подобное. Журнальная критика с особенным удовольствием поиздевалась именно над предисловием.
Самоуверенность с него как ветром сдуло. Несчастный впал в настоящую панику и бегал по книжным лавкам, пока не скупил все шестьсот экземпляров злосчастной поэмы. На это требовалось немало денег, но тут Николаю повезло — матушка прислала тысячу четыреста пятьдесят рублей для уплаты в Опекунский совет годовых процентов за давно заложенное родовое имение Васильевку. Объясняться с родительницей было некогда — предстояло действовать. Три дня горе-поэт топил книжками печь в съемной квартире, совершая таким образом свое первое, но далеко не последнее в жизни «литературное аутодафе». А после того как с «Ганцем» покончил, сбежал из Петербурга.
