Потом мы столкнулись с «ним» еще раз в чьей-то мастерской — теперь уже без подсказок, глядя на несколько работ, я поинтересовалась: «Не Зверев ли?»
Когда мы спустя лет 10 познакомились лично, Анатолий был уже знаменитостью, лучшим русским рисовальщиком, по оценке Пикассо, самым модным портретистом Москвы, знаменем авангарда и прочая, и прочая. Само знакомство вышло весьма оригинальным.
Позвонил мне художник Лев Рыжов: «Через час-полтора зайду к тебе с другом? Наташ, только это… супчика, что ли, приготовь — мы голодные». Пришли. Рыжов и нечто взлохмаченное, в двух или даже трех рубашках, надетых одна на одну и наизнанку. «Наташа», — протянула ему руку я. «Христофор Колумб», — ответил визитер. «Ну что же, Христофор, проходите».
Чтобы поддержать беседу, пока жарится принесенная ими большая рыба, спросила: «А скажите, Колумб, вы случайно не ученик Ситникова Василия Яковлевича?» У Ситникова была мода носить рубашки швами наружу, и многие художники это переняли. «У нас, художников, очень нежная кожа», — объяснил мой странный гость. Разлила я по тарелкам суп, Колумб в свою посмотрел подозрительно, встал и вылил все в раковину. Ничего не сказала, пошла и налила вторую. Он понял, что я включилась в игру. Следом в раковину отправилось содержимое и второй, и третьей тарелки. Но я твердо решила: черт с ними, со щами, будем продолжать представление! Когда в кастрюле осталось совсем чуть-чуть, попросила его: «Ну съешьте хотя бы тарелку, голодным же останетесь!» И он милостиво слопал мое варево.
«Это Толя Зверев», — наконец рассекретил гостя Рыжов. «Так вот какой он, загадочный Зверь, о котором только и разговоров в Москве!» — подумала я.
Потом сели играть в шашки. Зверев играл гениально. Как утверждают знатоки, мог бы побеждать знаменитого шашиста Копейку. Но и я играю неплохо. В общем, сама не знаю, как вышло, а в поддавки я у него выиграла. На свою голову. Потому что за долю секунды Толя впал в приступ дикого бешенства, стал на меня орать чуть ли не матом. Я глазами хлопаю, слезы по щекам, почти разрыдалась… Чтобы загладить свою внезапную вспышку гнева, Зверев предложил: «Садись, детуля! Я тебя увековечу!»
Листки ватмана, картонки какие-то у меня нашлись, Анатолий пошел в ванную и притащил таз воды. Измочил бумагу, показалось маловато, разложил листы на полу, снова полил из тазика водой, замесил акварельные краски, сделал абстрактный такой фон, а потом начал «вырывать» линии и детали… Портрет, а я там трагическая, зареванная (картина так и называется — «Плачущая»), мне очень понравился.
