Ольга больше занималась семьей, чем творчеством. А возможности были: тут тебе премия, там тебе премия, тут тебе Венеция, там тебе Голливуд... Мне кажется, что все это не играло для нее никакой роли. Она одна такая — абсолютно цельная. Уникальная.
Ольга всегда жила небогато, поэтому была терпелива, когда у нас случались трудности. Помню ее слова: «Я в детстве ломом лед колола». Семья у нее была чрезвычайно бедная и очень религиозная. Я дружил с ее средней сестрой, и мне очень нравился их отец. Он единственный в роду мужчина, не ставший священником, хотя, конечно, человек воцерковленный. И при этом учитель физики. Прошел все российские муки, включая трудармию.
— У вас, наверное, было сильное увлечение на стороне, если вы пошли на разрыв...
— На него пошла Ольга. Все мои увлечения на стороне изначально временные. Одних лечат от алкоголизма, других — от курения. Если можно вылечить от увлечений на стороне, то меня надо было лечить, но тут не помогут ни лекарства, ни психотерапия. Это привычка. Это входит в мой ритм жизни. Это моя страстность... Я влюбчив — только и всего, надо, чтобы живущая со мной женщина это понимала. Но это не для Оли.
— Вы прожили вместе двадцать три года — значит, она это понимала.
— Она и представления ни о чем не имела. Но если и были у меня какие-то грехи, то с Олей их было гораздо меньше, чем раньше.
— Выходит, в конце концов у нее открылись глаза...
— Глаза ей открыли: нашептали, рассказали, донесли. Как-то все оптом, решили развести людей, развалить семью.
— Зачем?
— Хорошо нам было очень. Дети говорят, что все было красиво — и в доме, и между нами.
Ее подруги-феминистки нас развели. Может, даже вовремя: иначе не появилась бы моя маленькая дочка Маша. Главное для меня сейчас, чтобы она была. Так же, как раньше была главной дочь Оля, а потом сын Миша.
Я ушел из дома сразу после нашего разрыва. Все были уверены, что отправлюсь к своим дамам, но я не пошел ни к одной из них. Даже к той, которая стала поводом и ждала меня. Это поразило окружающих, а я ее телефонный номер забыл, уйдя от Оли.
Ушел я к очень любившей меня дальней родственнице, которую называл тетей. Они жили в прекрасном доме на улице Немировича-Данченко, на той же лестничной площадке, что и Сева Абдулов. Там я прожил полгода, потом начал снимать жилье.
Уходя, все оставил семье, и комитет по культуре тут же предложил мне квартиру. Но я решил отказать себе в быте и снимал жуткие, нежилые помойки с тараканами. Это продолжалось довольно долго, мне понравилось падать. В то время я начал по-настоящему писать: страшно много и так, как я хочу. И прежде было немало написано, но необходимые мне книги пришли после Оли. Выяснилось, что она была моим главным цензором: Ольга обожала то, что я писал, но в книгах я берег ее от себя, старался быть таким, каким она меня представляла. После нашего развода я стал свободен.
