Сегодня ему исполнилось бы 57 лет. Особенно мне тяжело вспоминать один момент — его первую реакцию на сообщенный ему врачом диагноз. Несмотря на свою неполноценность, брат все же получил образование, был развитым, умным человеком. Более того, его ум лишь усугублял положение — ведь брат прекрасно мог анализировать свои возможности, прогнозировать собственное будущее и оценивать место в обществе. Да и что такое рак, каковы последствия этой болезни, он тоже знал. И вот пришел он к врачу, сел на стул, сложил руки на коленях, как школьник.
Доктор пролистал результаты анализов и томографии — и сказал все как есть. Вынес приговор…
Брат выслушал, смущенно улыбнулся и тихонько произнес: «Да-а, что-то совсем мне не везет».
Знаете, я до сих пор не могу вспоминать об этом без дрожи вот тут, у самого сердца. В эти мгновения перед ним кинолентой промелькнула вся его жизнь — с постоянной игрой в прятки, лечением, одиночеством, в которой для полной картины не хватало только такого вот финального аккорда.
Конечно, он лечился, принимал нужные лекарства, проходил курс химиотерапии, но настал день, когда он потряс меня твердым заявлением: «Кристоф, я принял решение, которое не подлежит обсуждению. Я прекращаю делать «химию».
Не хочу. Да и изменить ничего нельзя». И перестал лечиться. Начал стремительно худеть, пожелтел-позеленел. Однако прожил еще рекордных шесть месяцев — врачи сочли это удивительным. Но я до сих пор верю, что брат протянул так долго исключительно ради матери. Он не хотел ее расстраивать, переживал: «Как же ты останешься одна? Папы уже нет, Кристоф в Америке все время снимается, дома бывает редко. Нет, мне нельзя умирать, нельзя оставлять тебя одну». Как он протянул столь долгое время без лекарств — загадка… Но брат своего добился — пробыл рядом с матерью столько, сколько смог. Ее это радовало, утешало…
Мой брат обладал даром безусловной любви, так любить только собаки умеют. Вы, конечно, удивляетесь: надо же, сравнил брата с собакой! Но собаки для меня — существа особые, святые.
Они любят тебя просто за то, что ты есть, без каких-либо условий и оговорок. Вот и мой брат — человек ущербный, обиженный, отверженный, позор для приличной семьи, ее постыдный секрет — был по сути идеальным человеком. И умел любить.
— Он был вашим единственным другом?
— Самым близким, но не единственным — я со школы дружу с тремя мальчишками. Сегодня от моей прежней семьи осталась только мать. Отец умер 10 лет назад в возрасте 85 лет, и я довольно легко пережил его смерть. Даже поставил этому событию единицу по 10-балльной системе испытанных мной страданий. Уходил он ужасно — окончательно слег, не мог ни есть, ни говорить, подключенный проводками к аппаратам, которые имитировали работу давно уставших органов.
Решение поддерживать в нем жизнь было принято моей матерью, со мной она не советовалась. Я спрашивал ее: «Зачем ты его так мучаешь? Дай ему спокойно умереть!», но она лишь снисходительно улыбалась, дескать, «да что ты понимаешь в любви?», и отвечала: «Видел бы ты, как загораются счастьем его глаза, когда я прихожу навещать его в больницу, как он живо радуется моим рассказам!»
Мать держалась за отца до последнего, и мне сложно разобраться — ради него или ради себя? Она человек очень привязчивый, верный. Например, когда брату в детстве был поставлен неутешительный диагноз, поступила на специальные курсы, обучающие уходу и общению с такими детьми, — ей хотелось ощутить на себе весь груз его болезни. Так, наверное, было и с отцом… Она цеплялась за любовь близких, всегда держалась за своих друзей, не умела и не хотела ни с кем ссориться и расставаться.
Такому человеку трудно стареть, трудно принять одиночество.