Отсюда и все мои переживания. Ведь малышом я постоянно был один. Командировки родителей казались мне бессрочными. Иначе как объяснить, что их никогда не было дома? Я не понимал, как они планировали свое время, почему их все время нет, а если и возвращаются, то ненадолго. Сколько часов провел на балконе зимой, в снег, или осенью, на промозглом ветру, или прячась за шторой и прилепив лоб к стеклу окна — всматривался в каждую промелькнувшую тень, в каждого прохожего, вслушивался в каждый звук…
Вон дерево качается, ветками почти метет лужайку, а вдруг там кто-то идет? Ой, точно, это наверняка отец! Но еще одно дуновение ветра — и ветки летят вверх. Открывается абсолютно пустая лужайка, мне опять показалось. Никого там нет, никто там не шел, никакого отца... Особым было отношение к машинам — я следил за их движением по дороге неподалеку от нашего дома, считал мгновения, когда они подъедут к повороту. Гадал: завернет или не завернет. Если машина едет дальше, то не они. Если поворачивает — они! А с лифтом что творилось! Я знал наизусть каждый его скрип, каждый скрежет или шорох. Точно мог воспроизвести внутри себя звуки, с которыми он двигался по этажам, мимо каждого с характерным щелчком. Считал минуты, считал этажи. Чаще всего лифт проезжал мимо, очень редко (иногда родители все же возвращались!) останавливался на нашем этаже.
И тогда моей радости не было предела. Но вот что странно — вместо того чтобы нестись во всю прыть в прихожую, я бежал к себе в комнату, нырял в постель, накрывался одеялом с головой и делал вид, что давно сплю. Родители тихо заглядывали ко мне, переговаривались вполголоса, затем закрывали дверь и шли распаковывать вещи. А я открывал глаза и начинал улыбаться, смеяться, подбрасывал вверх подушку, показывал большой палец — «Здорово! Ура!» — своим плюшевым игрушкам, вагонам и оловянным солдатикам. Пусть они знают, как мне радостно.
Никогда прежде я не анализировал свое поведение, не задумывался над тем, почему вел себя именно так, — может, страх быть брошенным настолько впечатался в мозг, что даже когда случались счастливые моменты встреч, я не умел, да и не знал, как надо на них реагировать, и поступал по испытанной схеме: прятался, закрывался.
— Неужели вам не с кем было поговорить?
А няньки?
— Сейчас я скажу вам о том, о чем никогда никому не говорил прежде: у меня был родной брат, о существовании которого почти никто не знал. По простой причине — брат страдал психическим расстройством. Родители стыдились его и постоянно куда-то прятали — то дома закрывали, то в клиниках держали, то в закрытых специализированных школах. Позицию родителей я совершенно не мог понять — братишка-то был таким хорошим, мы с ним дружили, играли в те редкие моменты, когда он приезжал домой. Впрочем, и на меня родительское отношение влияло. Я ловил себя на мысли: «Да-а, увидели бы ребята моего больного брата, точно бы засмеяли».
И тоже стал играть в эти взрослые игры — молчал, никому о брате не рассказывал. Так шло время, и никто-никто даже не догадывался, что он у меня есть. Ну или я так думал… Что удивительно, его я всегда считал нормальным в отличие от себя. Никогда прежде, да и после тоже, я не встречал таких людей, как брат, — настолько честных, искренних, настоящих. Он никого из себя не строил, не выпендривался, не дразнился и не лгал — всегда говорил, что думает и как есть. Такой чистый лист бумаги, человек, открытый миру, в котором таким, как он, места не отведено. Он был психически ненормальным, но при этом могу сказать совершенно честно: именно он научил меня всему. Что с людьми надо дружить. Что их нужно прощать. Что не стоит судить о человеке по внешнему виду. Вы удивитесь, но даже когда я стал известен и моя биография была изучена под лупой, никто из журналистов так и не раскопал факт существования брата…
— А почему вы говорите о нем в прошедшем времени?
— Потому что 2 года назад он умер.
