Если приезжали к нам на дачу и узнавали, что умер цыпленок, организовывали его похороны. Весь забор у нас в такие моменты был облеплен соседями, которые смотрели, как мои дяди несли почившего, заунывно пели, рыдали над могилой. Устраивали они и такое. Крыльцо нашего дома украшали деревянные колонны, поверх которых стояли большие горшки с цветами. Однажды утром, когда гостившая у нас компания проснулась, все увидели, что на вершинах колонн возвышаются две статуи. Полуобнаженные. Статуи оказались живыми: это дяди забрались на фронтон.
Но в детстве я совсем не думал становиться актером, а после школы вдруг принялся поступать в театральные вузы. И везде провалился. В одном училище мне написали: «специфическая внешность». В другом после первого тура заподозрили, что я готовился с режиссером (это не приветствовалось), хотя ни с каким режиссером я не занимался.
Потом, когда я уже участвовал в студенческих капустниках и стал более-менее известен, мне в одном театральном институте предложили поступать к ним сразу на второй курс. А я гордо ответил: «Нет, буду врачом!»
В нашем медицинском институте почти весь народ был задействован в самодеятельности. Я тоже участвовал, кроме того, заседал в жюри, где оказался и Саша Лившиц. После очередного конкурса мы с ним возвращались домой — выяснилось, что нам по пути. Он раскритиковал меня, я — его, мы подумали: а что, это хорошая основа для совместной работы. И вскоре начали выступать вместе, читать детские стихи для взрослых. Стали популярны. Опять-таки во время студенческой практики у меня был такой случай.
Вечером мы с Лившицем принимали участие в самодеятельном концерте, а на следующий день я дежурил в роддоме. Лежала одна роженица, меня акушерки успокоили: «Ей еще не скоро рожать. Расскажи пока, с чем вы вчера выступали». Я стал рассказывать, увлекся, почувствовал себя так, словно выступаю на сцене. Вдруг акушерки кричат мне: «Лови!» И я поймал ребенка. Оказывается, эти девчонки, хулиганки, нарочно отвлекли меня. Правда, они знали, что у женщины роды без осложнения, поэтому пошутили надо мной, артистом. Да, я уже вовсю двигался в сторону актерства. В какой-то момент мы с Лившицем пришли на широкую эстраду, а спустя некоторое время появилась на свет «Радионяня».
— А взрослые в вашей «няне» нуждались?
— Еще как! Мы весь Союз исколесили с концертами, для которых сочиняли отдельно. Вспоминаю одну лирическую историю. Лившиц уже уехал из страны, и мы выступали со Львом Шимеловым. Приехали в Улан-Удэ, в женскую колонию, где сидели девушки легкого поведения. Мы с Левой вышли на сцену и увидели полный зал девчонок в мини-юбках, с ярким макияжем. Выступали для них, как для обычной публики, никакого намека с нашей стороны на то, что они зэки, не было. Когда уезжали, нас провожали всем лагерем.
На другой день отдыхали в гостинице, на улице было жарко, окна раскрыты. Вдруг услышали доносящиеся с улицы голоса: «Алик! Лева!» (Мы так друг друга звали в передачах «Радионяни» и на концертах.) Выглянули: стоят внизу наши вчерашние зрительницы. При хорошем поведении их выводили на прогулки по городу под присмотром воспитателя, они и пришли к нашей гостинице.
Шимелов крикнул им: «Девчата, заходите!» «А нас не пустят…» Тогда Лева позвонил вахтеру: «Пропустите, пожалуйста, гостей — к «Радионяне» старшеклассницы идут». Вахтер удивился: «Старшеклассницы в наколках…» — но пропустил. Девчонки пришли к нам в номер, мы налили им чаю. Они пили чай и бросали взгляды на пачку румынских сигарет, которые были в Союзе редкостью. Когда наши гостьи уходили, Лева эту пачку сунул одной из них в руку.
Прошло время. Однажды мы с Шимеловым готовили передачу на радио, пришел редактор и принес письмо. Если бы письмо увидело начальство, программу нашу скорее всего закрыли бы! Потому что написано там было буквально следующее: «Дорогие Алик и Лева! Пишем вам из побега. Мы вас помним и любим. Ваши сигареты мы курим по одной на всех и только по праздникам».
