У мамы много самых разных ролей, в том числе и неудачных. Все жили в 90-е годы, и нужно было зарабатывать, выживать.
— Но она все-таки своей профессией зарабатывала. А кто-то из ее коллег в это тяжелое время вставал на стадионе «Динамо» или в «Лужниках» и продавал джинсы с майками.
— Нет, она не продавала джинсы с майками, насколько мне известно, но была человеком очень увлекающимся, поэтому у нее возникали разные истории — то с одной фирмой, которая занималась биодобавками, то с другой, которая продавала кастрюли. Мама была из тех людей, которых очень легко развести на какую-то фигню. Как-то у нас дома появился очень разрекламированный модный пылесос, за который мы потом еще год расплачивались. «Магазин на диване» ей ерунду какую-то говорил, и она верила:
— О-о-о, это великая швабра, я буду ее покупать.
— Мама, опомнись!
Она была удивительным человеком, смотрела кино, плакала:
— Ой, они же его хоронят. Как же они его выкапывать будут?
— Люб, ты что? Это кино, — говорил папа.
— Нет, ну как же...
— Люба, монтаж!
Мама была очень искренняя — ребенок при всем своем образе женщины-вамп. И при этом гипертрофированная женщина — в хорошем смысле: и красавица, и умница, и все-все. И при этом у нее был какой-то абсолютно детский глаз, задорный и одновременно немножко дурной. Думаю, если бы мама дожила до старости, она была бы вроде Фаины Георгиевны Раневской. Потому что, во-первых, басом разговаривала, во-вторых — у нее был похожий юмор.
— Но в целом она была повеселее.
— Повеселее. У нее ведь и дети, и семья. У Раневской в этом смысле была тяжелая судьба, потому что она всю жизнь прожила одна. Моя любовная линия с героем Константина Лавроненко — это придумка сценаристов. Про ее личную жизнь достоверно точно ничего не известно.
— Как вам целоваться в гриме с Лавроненко?
— Целоваться в гриме с кем бы то ни было не очень классно. Вообще, лучше у него спросить, как ему целоваться с резиновым лицом. Я же думала только об одном: чтобы губа не отклеилась.
— Сейчас так много появляется фильмов-биографий, возможно, вашу маму тоже когда-нибудь сыграют.
— Я жутко боюсь, что если кто-нибудь начнет писать про маму сценарий, опираться будут на ужасные книги. В этой связи у меня паника, потому что про маму есть ряд кошмарных биографий, которые не имеют отношения к действительности. Я вообще в шоке от того, как можно писать о человеке, если ты не сидишь с ним рядом и не говоришь об этом. Допустим, Варлен Стронгин написал ее биографию, где есть перлы вроде таких: и вот она плыла в море, и в этот момент подумала: «Мой дорогой сын...» Ты кто, Бог? Откуда ты знаешь, о чем она думала, плавая в море? А это заявлено как биография. Еще у него в книжке написано, например, что она пила водку перед спектаклем, чтобы заглушить боль в спине. Приличными словами мою реакцию не обозначить. И я в какой-то момент от отчаяния решила собрать интервью разных людей, которые ее хорошо знали, и выпустить про маму книжку.
