Несмотря на суровую дисциплину, жизнь все равно казалась счастливой. У меня были друзья, танцы, музыка. Иногда мы даже ставили спектакли. В одном из них мне дали роль Мальвины, а потом почему-то разжаловали в лягушки. «Ничего, Машенька, все начинали с массовки», — успокаивала мама. А потом воспитатели предложили маме «сделку»: «Если вы достанете бороду и толщинку, она станет Карабасом-Барабасом».
У нас в семейном архиве сохранилось видео, где я тихим, почти плачущим голосом пою: «Я злой и страшный Карабас...» А вокруг скачет очень активная девочка Буратино.
Выступать я боялась дико — всегда тряслась и краснела. То, что я, возможно, никогда не стану актрисой, мама поняла, когда мне было два. Тогда на юбилее Юрия Борисовича Васильева она впервые вывела меня на сцену. Я минут пять стояла молча, дрожа как осиновый лист. И только потом, почти шепотом, вымолвила то, что мы с мамой репетировали за кулисами: короткое «поздравляю», у которого я по-детски «съела» половину букв.
В театре мама пропадала часто. Со спектаклей она возвращалась, когда я уже спала. Просыпалась, когда я уходила в школу. Но ее отсутствия в моей жизни я не замечала. Правду говорят — ребенку важно не количество времени, а качество. Когда мама переставала быть блистательной актрисой Аленой Яковлевой, она любила со мной долго беседовать о том, что такое хорошо и что такое плохо.
«Самое страшное в жизни — это наркотики. Если ты попробуешь, я умру», — сказала мне однажды. Я была еще совсем маленькой и не совсем понимала, что такое наркотики, но помню, очень испугалась маминого «умру». Ее я любила фанатично. Она была для меня богиней, авторитетом. И все, что она говорила, воспринималось как истина в первой инстанции: нет — значит, нет. Никаких сомнений и вопросов.
