— Легендарного кинооператора Анатолия Дмитриевича Головню я хорошо помню по ВГИКу. Помню, как он возмущался присутствию конной милиции у Дома кино, где, по его мнению, проходила премьера совсем не заслуживавшего такого ажиотажа фильма: сплошная свалка на экране. «Это брЭд!» — высказался Анатолий Дмитриевич о картине... «Сталкер». Чем вдохновлялись, когда играли Головню в фильме Сергея Мокрицкого «Первый Оскар»?
— Большая честь, что Сергей Евгеньевич позвал на эту роль меня. Мы заранее обсуждали, насколько этому персонажу необходим южнорусский говор, насколько отчетливо должен звучать его акцент, на экране он немножко остался. Я просил не перетапливать, мне совсем не хотелось делать нечто подобное «Ликвидации», в которой герои говорят с таким акцентом, с которым в действительности не разговаривали никогда. Для меня история этого человека, крупной фигуры нашего кино, была очень ответственной. С большим удовольствием на нее согласился. Я не пересекался с Головней лично, я про него слышал, но понимал, что художник, который занимался хроникой Великой Отечественной, не мог не быть Человеком с большой буквы. Мне хотелось хоть как-то это подчеркнуть и про это поразмышлять. Надеюсь, получилось.
— Как вспоминаете съемки у Данилы Козловского в «Караморе»?
— С Даней мы из Питера, Данила пришел в театр, где работал мой отец. Нас много что связывает, и снимались мы вместе не раз. Для меня жанр «Караморы» — альтернативная реальность — нехарактерен, а значит, интересен. Я подумал: почему зарубежные режиссеры могут позволить себе, к примеру, «убить» Гитлера в начале войны, а почему нам нельзя? И согласился. Мало того, Данила предложил сыграть очень яркого героя. С Даней работалось не всегда просто, он экспрессивный, эмоциональный человек, поскольку в первую очередь сам актер. Иногда мне его было жалко, Даня расшибался, отважно, стойко проламывал головой стены. Иногда хотелось ему сказать: «Даня, дай я тебя обниму, подожди, выдохни, еще чуть-чуть, и силы тебя покинут». Но он шел до конца, и работа получилась.
— По предыдущему нашему разговору помню, что режиссура Константина Богомолова в МХТ была вам не слишком близка.
— Я участвовал в его постановке «Событие». Потом еще Олег Павлович Табаков попросил меня ввестись в его «Чайку». К Косте я отношусь с большим уважением, просто какие-то вещи мне не совсем близки, но то, что он режиссер со своим видением, приемами, целой методикой, я абсолютно признаю. Он прекрасен в своей нише, делает то, что может, и делает хорошо. Богомолов — приверженец постдраматического театра, где ничего не надо играть. В этом ключе работает сегодня множество европейских режиссеров. Если драматургия сильная, актер действительно может ничего не раскрашивать, действие все равно останется выпуклым. Костя очень точно это чувствует. Просто это не мой театр, хотя отдаю ему должное.
