На первый тур меня пропустили, но велели одеться во что-нибудь поприличнее — в белую блузку с нормальной юбкой или платье.
— В Щукинском к вам, наверное, было особенное отношение, ведь там училась ваша сестра?
— На первом туре Юрий Вениаминович Шлыков, набиравший курс, спросил совсем не про сестру:
— Вы имеете какое-то отношение к Юрию Антонову?
Вообще, я никогда не вру, но в тот раз почему-то ляпнула:
— Да, это брат моего папы. Он военный, а дядя Юра в музыку пошел, — думала, Шлыков поймет, что это шутка.
Спустя три года, когда мы уже играли дипломный спектакль, Юрий Вениаминович на полном серьезе спросил:
— Свет, а чего дядя-то не приходит смотреть?
— Какой дядя? — опешила я. — А, так это же я пошутила, вы разве не поняли?
Он обиделся. Конечно, я зря соврала, но мой поступок объяснялся ужасным волнением и зажимом. Представьте — конкурс сто человек на место, ты стоишь перед внушительной приемной комиссией, рядом другие абитуриенты, и все смотрят на тебя, а ты ничего соображаешь. Тут и не такое скажешь!
Мой Саша, кстати, знает эту историю, и если в машине по радио поет Юрий Антонов, всегда подкалывает: «О, твой дядя!»
Что же касается сестры и того, насколько мне помогло наше родство, то вообще-то мы с ней очень разные. Это все отмечали. А педагоги наши всегда говорили: «По блату можно многое, даже поступить в театральный институт, но талантливо сыграть спектакль или сдать мастерство актера невозможно. Блат в таких случаях плохо работает, вернее, не работает совсем». И отчисляли детей и внуков очень известных людей.
На втором курсе меня тоже чуть не отчислили. В актерском мастерстве есть раздел «Профнавык», когда студенты показывают этюд, демонстрирующий владение какой-то профессией. Наши девочки и чулки проверяли как заправские чулочницы, и шляпы крутили, ребята тесто подбрасывали как в пиццерии, собирали из досок мебель. У меня ничего не получалось. Юрий Вениаминович предупредил: «До экзамена неделя, а у тебя ни одного наблюдения и профессионального этюда. Если не сдашь, тебя отчислят». Я расстроилась. И вот стою и плачу в туалете на четвертом этаже, и подходит Людмила Владимировна Ставская, великий педагог, спрашивает, что случилось. Я рассказываю. «На Новом Арбате в подземном переходе очень интересная баба цветы продает, — говорит она. — Иди и смотри за ней». Я побежала, посмотрела, подружилась с цветочницей. Та меня всему научила. На экзамен даже дала стойку для цветов. Когда я показала свой этюд, Шлыков похвалил: «Ну вот, другое дело!»
Четыре года в Щукинском вспоминаю как самые интересные и насыщенные в своей жизни, ведь они дали возможность не только овладеть профессией, но и приобрести замечательных друзей. Мы постоянно на связи. Однокурсники — моя вторая семья, а Юрий Вениаминович не просто педагог, мастер, а практически родственник, после родителей — главный человек в моей жизни.
После окончания Щукинского меня пригласили в два театра — Вахтангова и Сатиру. Худрук Театра Вахтангова Михаил Александрович Ульянов ничего не обещал: «Мы хотим взять вас в нашу труппу, но прежде чем начать играть главные роли, вам придется поработать в массовке». Я поблагодарила и обещала подумать, но, конечно, такая перспектива не вдохновляла. Худрук Театра сатиры Александр Анатольевич Ширвиндт сразу назвал конкретные спектакли, в которые собирался меня ввести: «Восемь любящих женщин», «Бешеные деньги» и так далее. Я решила пойти к нему, о чем ни разу не пожалела.
— Театр сатиры стал для вас домом?
— В самом прямом смысле слова. Когда только выпускаешься и начинаешь работать в театре, ты там живешь. Утром репетируешь, в двенадцать часов обязательно играешь детский спектакль, потом обедаешь, репетируешь вечерний спектакль, играешь его — и так каждый день. Приходишь к десяти утра и уходишь в одиннадцать вечера.
