Елена Сергеевна тогда жила в доме на Никитском (в то время Суворовском) бульваре, в двухкомнатной квартире, куда она переехала после смерти мужа. «Я не могла там оставаться», — говорила она. Но мебель красного дерева переехала вместе с ней из той, булгаковской квартиры. Среди прочего было высокое массивное бюро, за которым любил работать писатель. И еще — большой овальный стол, за которым Елена Сергеевна нередко устраивала застолья. На нем стояла красивая настольная лампа — высокая амфора синего фарфора с тонкой золотой каймой под большим шелковым золотистым абажуром с бахромой. Ее свет не просто отражался в поверхности стола — нет, дерево будто само изнутри зажигало теплое красноватое и ласковое пламя, согревая и привечая гостей.
В те годы (1964—1970) здесь чаще всего собирались одни и те же люди. Это Павел Александрович Марков, профессор ГИТИСа, один из моих учителей. Именно он в 20-е годы, прочитав в журнале «Россия» опубликованные две трети романа «Белая гвардия», пригласил Булгакова во МХАТ. Павел Александрович тогда служил там заведующим литературной частью. Марков заставил писателя делать пьесу по мотивам этого романа. Так возникли «Дни Турбиных», и Булгаков стал драматургом. Часто приходили к Елене Сергеевне популярная тогда писательница Наталия Ильина, фельетонист Леонид Лиходеев с красавицей женой Кирой. Елена Сергеевна считала, что Лиходеев внешне похож на Михаила Афанасьевича, к тому же он тоже начинал как фельетонист. Очень дружила с Еленой Сергеевной вдова художника Вильямса, которую все называли ласковым именем Ануся, строгая красавица, актриса Художественного театра Софья Пилявская, которая играла Натали в булгаковской пьесе о Пушкине. Постоянно бывал сын Елены Сергеевны, обаятельный Сергей Шиловский. «Главный мужчина моей жизни!» — говорила о нем Елена Сергеевна. А перед приходом внука Сережи — ему тогда было лет десять — закупалось огромное количество лимонада. Однажды я застала пьющего на кухне чай сумрачного Святослава Рихтера. Бывало, что Елена Сергеевна снимала при мне телефонную трубку: «Да, да, Анна Андреевна...» Помню, как за столом цепенел от смущения Владислав Дворжецкий, игравший Хлудова, — шли съемки «Бега». Но это позже... И кто бы ни был, что бы ни происходило в этом доме — все было осенено живым ощущением присутствия самого Булгакова. И именно из ящика того бюро, за которым он работал, доставала прекрасная женщина волшебные рукописи, которые мне было позволено читать. Письма к другу, историку Попову поразили меня не меньше, чем лучшие страницы булгаковской прозы. Они относились к очень тяжелому периоду — это было время, когда все написанное Булгаковым запретили, еще не стала его женой будущая Маргарита, и обстановка в доме была невыносима. «Меня все чаще посещает черная дамочка Неврастения», — писал Булгаков, мучимый депрессией и бессонницей. И однажды пригрезился ему на пороге человек с тревожными глазами и длинным птичьим носом, в котором он узнал Гоголя. «Учитель, укрой меня своей шинелью!» — взмолился он в отчаянии. И так это отчаяние пронзило меня, что я расплакалась. Прибежала Елена Сергеевна, поплакала вместе со мной и рассказала мне, что Учитель укрыл-таки собрата по перу и «ученика» «своей шинелью». Когда Михаил Афанасьевич умер и был захоронен на Новодевичьем кладбище, Елена Сергеевна стала искать материал для памятника. Кладбищенский сторож позволил ей посмотреть на складе старые невостребованные надгробия. Ее внимание привлек редкий траурный гранит, его фактура и особая матовая черная глубина как нельзя лучше соответствовали своему трагическому назначению.
