— Юлик, это же восхитительно!
— Я с тобой согласен, но пойми, это же вранье! Ни одна секретная служба мира не позволит встретиться своему разведчику с женой после двадцатипятилетней разлуки, да еще и во враждебном государстве!
После выхода фильма над отцом потешались все ветераны КГБ: «Ну, Борода, ты и закрутил!» Напрасно он оправдывался, что ни при чем, ему все равно не верили. Но вот ведь парадокс! Все женское население страны до сих пор рыдает над этой сценой...
И хотя не все было у папы и Татьяны Михайловны в работе гладко, главное — результат получился хороший. Но что грустно: вышел фильм, успех был оглушительным. Высокие награды получили все, кроме... папы. Да и сам фильм не получил Госпремию СССР, руководство но непонятным причинам предпочло детскую картину «Чудак из пятого «Б».
Как-то папа поделился своей обидой со Львом Дуровым: «Лева, это же я их всех родил... Штирлица, всех... Ну как же так...» Это было не раненое самолюбие, а боль! А потом, подумав, написал: «То, что Брежнев обошел меня своей монаршей милостью, было для меня высшей наградой». Став знаменитым, папа не заболел звездной болезнью. На запястье он носил простой солдатский браслет: с внешней стороны была гравировка «Юлиан Семенов», с тыльной — «Максим Исаев».
Между написанием книг папа продолжал ездить по миру. В 1968 году поехал военным корреспондентом «Правды» в воюющие Вьетнам и Лаос. Неделями скрывался с партизанами в пещере, бомбили их американцы страшно, отца контузило, он оглох на одно ухо. Из этой поездки папа привез на память осколок фюзеляжа американского самолета, который сбили вьетнамцы.
Вернувшись в Москву после поездки во Вьетнам, папа написал повесть «Он убил меня под Луанг-Прабангом». Эта поездка не прошла даром для его здоровья. Он не мог выносить московского холода и снега — начинался кашель и поднималась температура.
«Вилла Штирлица»
В Мухалатке, где у нас появился дом, папе работалось как нигде. Он вставал в шесть утра, гулял с любимым псом Рыжим в горах, потом садился за машинку. После обеда спал час, а потом снова принимался за работу. Но когда мы с сестрой приезжали к нему на каникулы, он ломал распорядок: грузил печатную машинку в оранжевый «жигуленок», и мы отправлялись на форосский пляж. Там возле пристани под тентом папа работал: сидит в трусах, толстый, крепкий, как боровик, и строчит на машинке. Часто мы отправлялись в горы — там у большого камня папа любил отжиматься. Вечером резались в «дурачка». Если я проигрывала, папа с удовольствием говорил: «Ну-ка, дай я потяну тебя за твой дерзкий нос!»
Каждый раз, когда я приезжала, папа встречал меня на вокзале, сажал в машину, и мы неслись по горному серпантину в Мухалатку. Иногда он доставал милицейский жезл, подарок поклонников, и высовывал его в окно. Машины почтительно пропускали папин «жигуленок» — в Крыму уже все знали: это едет Юлиан Семенов.
Дом не мог превышать по размеру двадцати двух квадратных метров. А ведь папа мечтал о столовой, кабинете и трех спальнях! Но самое печальное выяснилось позднее — вверх идти тоже было нельзя! Отец вспомнил свое любимое изречение: «Что не запрещено, то разрешено» — и нашел выход из положения, прибегнув к термину «нежилое помещение». Так на плане первого этажа будущего дома возникли одна жилая комната в 22 метра и две маленькие мастерские (на самом деле кухня-столовая и кабинет), а низенький второй этаж с тремя небольшими комнатками прошел как книгохранилище. Сейчас туристы, заходящие в дом-музей, умиляются: «Батюшки, такой был знаменитый писатель, а как скромно жил!» Но тогда это было невиданной роскошью!
