С немецким мы были знакомы только благодаря фильмам про фашистов, поэтому заучивали роли в темпе, на слух, как попугаи, не понимая смысла. И благостная немецкая публика старалась продраться сквозь немыслимое произношение к содержанию фраз, но мало, думаю, кому это удалось — многие сразу хохотали, иной раз до слез. Мы, конечно, понимали, в чем дело, поскольку и друг друга-то слушали с трудом — и все-таки тешили себя надеждой, что нравится немчуре именно наше творчество.
Чужбина, да еще и постоянное нахождение в ограниченном пространстве дали мне возможность чаще общаться с Ольгой. Вопреки убеждению, что такая красавица не может быть не ледяной, за ослепительным фасадом обнаружился теплый человек с прекрасно работающей головой, отменным чувством юмора. И все-таки до ЧП в магазине отношения оставались довольно дистанцированными.
Самые отважные из труппы промышлять невинными кражами начали чуть ли не в первый день пребывания на гостеприимной немецкой земле. Тратить мизерную зарплату в валюте на покупки было верхом нерациональности — на родине за одну марку насыпали килограмм рублей. А привезти родным, друзьям даров заморских надо? Надо! Самому переобуться из «Скорохода» требуется? Еще как! Придумали воровству оправдание: не дело, что мы, потомки солдат Победы, нынче обездоленные и сирые, побежденные же бюргеры — благополучные и зажравшиеся. Их, окаянных, нужно наказать.
Сначала богатые магазины пытались опустошать только пацанской компанией, и каждый непременно выносил несколько обновок: надевали в примерочной одну на другую две-три рубашки, поверх рубашек джемпер, поверх джемпера свитер, польские джинсы меняли на настоящую американскую «фирму». Нелегкий, однако, труд носить три пары джинсов одновременно — ноги плохо сгибаются. Чипы на вещи в ту пору ставили весьма наивно, и ликвидировать их или обхитрить систему контроля не составляло большого труда для пытливых русских умов. Выходили из очередного магазина, обвешанные барахлом как рождественские елки, и совершенно безбоязненно, даже гордо, с оттенком наглости шествовали до гостиницы, где устраивали между собой выставку «улова».
Уже съев не одну немецкую овчарку и здорово поднаторев в воровском ремесле, я уверовал в свою неуловимость и взял как-то на промысел Олю, ничего ей не говоря о намерениях. Это тоже, конечно, была разновидность подъезда на кривой козе. Я метал в сумку лак для ногтей, косметику, помаду, еще что-то по мелочи вроде духов «Габриэла Сабатини»... В какой-то момент так вошел в раж, что утратил бдительность и был замечен секьюрити. В те годы в Германии для охраны больших магазинов обычно нанимали выходцев из Турции, и вот чернобровый здоровяк, буравя острыми глазками, грозит пальцем:
— Цап-царап?
Я возмущенно:
— Да на каком основании, герр турок?! И вообще, ферштее зи нихт!
Охранник жестом приказывает открыть сумку и оглядев содержимое, победоносно и в то же время жалостливо качает головой. Потом ведет нас с Ольгой в кабинет и начинает составлять протокол. Моего английского хватает, чтобы понять: наши имена внесены в компьютер и если попадемся во второй раз, пополним список «навеки невъездных».
