Я помолчала, а потом ответила вопросом на вопрос:
— Что, не получается?
— Нет...
Мы с Борей были единым целым. У нас с братом была удивительная связь с его рождения. Помню, как прикладывала ухо к маминому животу и слушала, как он бьется ножкой. Мы оба родились в Уссурийске с разницей в два года. Папа лежал в больнице с брюшным тифом. Мы с мамой на грузовике с вязаными помпончиками на лобовом стекле подъехали к больнице. Папа выглянул в окно в белой больничной рубашке, а мама показала ему кулек с Бобиком...
Мы стали вспоминать, как папа водил нас маленьких в тайгу ранней весной, когда нерестятся лягушки, и осенью, когда распускаются диковинные цветы. Запах от кедра стоял незабываемый, смоляной, по веткам, сбивая шишки, шмыгали белки. «Это все ваше! — вдруг сказал папа. — Берегите это и ничего не бойтесь!» Вспоминали, как мама, сидя у печки, читала вслух сказки. С детства мы полюбили стихи Есенина. Когда мама прочитала нам его стихотворение о собаке, у которой утопили щенков, мы побежали к нашей Вирте. Она лежала под лестницей с пятью щенятами. Вирта преданно слизывала слезы со щек Бори, а он гладил ее и говорил: «Не бойся, мы не тронем твоих щенков!»
Вспоминали, как он, двухлетний малыш, чуть не утонул в бочке с водой, как однажды Боря рано утром полез в буфет за вареньем, а сверху на него спикировал петух, громко кукарекая. Оказывается, папа принес его откуда-то ночью и посадил на высокий буфет. Боря так испугался, что с тех пор стал сильно заикаться. Как Вольф Мессинг, друг нашей семьи, напророчил, что Боря станет актером, вселил в него уверенность перед экзаменами...
В тут ночь мы проговорили до утра. Он не исповедовался, не обсуждал свою личную жизнь даже со мной. Все было и так понятно. Никаких советов я брату дать не могла. И что тут скажешь тридцативосьмилетнему мужику? Ну не получилось. Что поделать? Так часто бывает...
