Отсутствие расчета для актрисы, наверное, плохо. Я нравилась многим режиссерам и если бы ответила на их чувства, могла бы сделать более успешную карьеру. Мне это предлагали, но для меня было немыслимо сойтись с мужчиной без любви, а любвеобильные мэтры казались просто стариками. Некоторые режиссеры в таких случаях мстили несговорчивым артисткам. Меня просто не снимали. Ну и ладно. Я о славе не думала, может, это и спасло от многих ошибок и соблазнов. Или Бог уберег. Звездную жизнь не каждый может потянуть.
Мы с Сашей чувствовали, что нравимся друг другу, но ничего не предпринимали. Он был достаточно скромным, стеснительным, и я не привыкла навязываться. В театре за нами наблюдали с большим интересом и время от времени подкалывали: «Когда же вы наконец поженитесь? Вы же любите друг друга!» Мы отшучивались.
Никакого озарения, «искры, пробежавшей между нами», как принято писать в женских романах, не помню. В театр пришла в 1972-м, а поженились мы в 1977-м. К двадцати семи годам я, видимо, созрела для создания семьи и взглянула на Сашу другими глазами. У нас все получилось достаточно просто, без романтики и торжественного предложения руки и сердца. По большому счету, это я его сделала Саше. Сказала:
— Слушай, может, поженимся?
— Я только и ждал, когда же ты наконец дашь добро!
У нас была не совсем обычная свадьба. В тот день шел спектакль «Старым казачьим способом», и после ЗАГСа мы с Сашей поехали в театр. Отыграли, накрыли столы, и все стали нас поздравлять. Самый оригинальный подарок преподнес актер Виктор Эйранов — фанерный скворечник, символизировавший наше семейное гнездо, — со стихами: «Жилищная проблема — основа всех основ. Будь счастлива, Скворцова! Да здравствует Скворцов!» Стихи, как заявил Виктор Сергеевич, написал Александр Адабашьян. То ли друг его, то ли родственник — точно не помню. Он же соорудил скворечник. Адабашьян, видимо, был не в курсе, что я осталась Науменко. Когда подавали заявление в ЗАГС, Саше сразу сказала: «Мне твоя птичья фамилия не нравится, останусь при своей!»
Сашиным свидетелем был его однокурсник и приятель по театральному училищу Стас Садальский. Моей свидетельницей — актриса нашего театра. Когда тетенька в ЗАГСе произносила прочувствованную речь о семейной жизни, любви и верности, Садальский заплакал. По его щекам потекли слезы. А у Сашки плечи затряслись от хохота. Он опустил голову, но остановиться не мог. Глядя на него, засмеялась и я. И пошла цепная реакция. Единственным, кто не раскололся, был мой папа. Когда я посмотрела на его серьезное лицо и увидела, как ходят желваки, то осознала всю неуместность нашего веселья и взяла себя в руки. Остальные тоже постепенно пришли в себя — кроме Садальского. Он продолжал рыдать. Потом сказал: «Оля, прости, я не мог остановиться!»
