А я вижу — Стаса-то нет, вышел на балкон, курит. Подхожу:
— Ничего, что ты здесь, когда твоя дочь танцует?
А он — холодно так:
— Ну танцует — и что?
Так мне стало за тебя обидно! Не нашелся даже что ответить — молча повернулся и ушел».
Папа всегда был со мной строг. Если брался объяснять задачку (точные науки мне не очень давались), почти сразу переходил на повышенный тон: «Я так доходчиво объяснил, а ты не понимаешь!
Это же элементарно!»
От его раздражения я зажималась и вообще переставала соображать, что приводило папу в еще большее негодование. Мама, мягкая, добрая, пыталась его сдерживать: «Стас, пожалуйста... Ну Стас...»
Думаю, именно в те минуты и зарождались многочисленные комплексы, от которых подростком я очень страдала. Маленькая, рыжая, в веснушках, с мальчишечьей фигурой, да еще и в очках — на фоне фактурных одноклассниц я смотрелась гадким утенком, о чем мне регулярно напоминали.
Семье приходилось менять съемные квартиры, а мне — соответственно — школы. С двумя первыми рассталась без сожаления, а вот с третьей, где классом старше училась девочка из Кургана, тоже рыжая и тоже Юля, — не захотела категорически.
Несмотря на то, что теперь приходилось проводить в метро по несколько часов. Утром ехала в школу, оттуда — в хореографическую студию (Макс настоял-таки, чтобы меня туда отдали) и только поздно вечером возвращалась домой. Домашние задания делала в пути — в трясущемся вагоне, при тусклом свете. Зрение стало стремительно падать. Пришедший в гости Фадеев увидел, что мама закапывает мне капли.
— Что случилось?!
— Уже минус четыре, — ответила мама, — и врач говорит, близорукость будет прогрессировать.
— Но сейчас же операции делают! Зачем уродовать такое симпатичное личико очками?
Мама только молча развела руками.
— Понятно... Я помогу. Давайте завтра же — в клинику.
И Макс оплатил мою операцию.
Сын Фадеевых Савва тогда еще не появился на свет, и вся родительская любовь Макса и Наташи доставалась мне. Если они приглашали к себе на выходные, начиналась праздничная вакханалия: сначала кафе-мороженое, потом магазины игрушек и канцтоваров, где продавались замечательные фломастеры, ластики, яркие пружинки и масса других прекрасных и очень нужных ребенку вещей. Дома мне тоже делали подарки, но такой радости они почему-то не приносили.
Однажды во время домашнего концерта, когда я пела и танцевала, папа поднялся с дивана и раздраженно бросил: «Все не то!
Талант, видимо, закончился...» Как же я рыдала! Значит, папа все-таки видел во мне способности? Почему же сказал об этом только сейчас, когда они пропали? Выходит, о сцене придется забыть?! Не просто мечта — жизнь рухнула...
Я все думаю о том, почему он был так строг со мной, даже суров? И нахожу только одно объяснение — папа боялся за меня. Слишком много поломанных судеб в нашей среде: пока ты ребенок, тобою все восторгаются, считают вундеркиндом, а потом юное дарование вырастает и оказывается обычным человеком. Ранний успех — главная причина звездной болезни, которая скосила многих моих ровесников. Популярность в шестнадцать лет — серьезное испытание, и если ты перестаешь сомневаться в себе, включаешь самодовольство — все, пиши пропало.
