Он был разносторонне одаренным человеком. Обладатель чудного баритона, папа замечательно пел, а еще рисовал, писал стихи. В молодости, до моего рождения, играл в народном театре под сценической фамилией Львов. Отец дружил с художником Кузьмой Сергеевичем Петровым-Водкиным: именно папина спина изображена на его знаменитой картине «Тревога». Мы часто ездили к ним в гости. Однажды в 1937 году — мне было девять лет, — когда жили вместе на даче в Сиверской, решили устроить концерт. Взрослые пели, я, младшая из детей, танцевала. Петров-Водкин подошел к маме — он называл ее «кума»: «Кума! Татьяну в хореографическое училище нужно отдать. Она такая грациозная!» Удивительно, но тут неожиданно поддакнула моя бабушка, из которой обычно и слова не вытянешь.
Женщина была суровая, даже не помню, чтобы она улыбалась. Все так удивились, что меня действительно отвели в хореографическое училище, которое сегодня стало академией и носит имя Агриппины Вагановой. Там сказали, мол, у вашей девочки ручки коротковаты, но приняли. С того дня я уходила из дома в восемь утра и возвращалась не раньше восьми вечера: нагрузка в училище была колоссальная. Папа пропадал на работе, и если и мама уходила по делам, я стучалась к бабушке:
— Можно?
— Заходи. Садись.
Она давала мне одеяло, чтобы не дай бог не запачкать аккуратно застеленную кровать, я его стелила, садилась и, опершись на стенку, дремала. Так и проводили время, не вымолвив ни слова: бабушка восседала в кресле рядом. Какой бы уставшей я ни была, ей в голову не приходило уложить меня поспать. Боже сохрани! Относилась ко мне «постольку-поскольку». Она и мою маму, в которой не было ни капли немецкой крови, недолюбливала. Хотя на немецком в семье не говорили и о корнях не вспоминали. Зато бабушка обожала моего брата. Володя был невероятно красив. Настолько, что когда шел по улице, прохожие оборачивались ему вслед. У него, видимо в папу, были художественные способности: Володя отлично рисовал и успел поступить в архитектурное училище. Перед самой войной брата призвали на срочную службу.
Помню, как заходил со мной попрощаться. Положил под подушку книжку «Уроки танца» и семь слоников, которые до сих пор стоят у меня дома. Сказал: «Тата, будь хорошей балериной». Поцеловал. Больше я его не видела.
Последнюю открытку от брата мы получили в день его двадцатилетия, тридцать первого мая 1941 года. Когда объявили, что началась война, мама страшно плакала. Понимала, что Володю тут же перебросят на фронт. Так и случилось. Молодых необстрелянных солдатиков кинули на верную смерть. Володя пропал без вести.
Второго июля мне исполнилось тринадцать лет, а уже на следующий день Ленинградское хореографическое училище и Театр оперы и балета имени Кирова, который сейчас вновь называется Мариинским, уехали в эвакуацию.
Вначале нас привезли под Кострому. Но когда в небе появились самолеты со свастикой, погрузили на пароход и отправили на Урал, в глухое село Полазна.
Несколько лет назад мы с мужем попали на какой-то прием в Пушкине. Разглядываю разряженную публику, вдруг слышу: «Татка!» Батюшки, да это же Юрочка Григорович! Он постарше, но во время войны тоже был еще учеником, никто и не подозревал, что вырастет в хореографа. Тяготы эвакуации мы переживали вместе. И началось:
— Ты помнишь, как бревна из Камы вылавливали баграми?
