Он преподавал информатику в военной академии, занимался первыми вычислительными машинами.
Бабушке все давалось легко, оттого она ничего не доводила до конца. То, что требовало лишних усилий, отметалось как ненужное. Я рано начала проявлять характер, справиться со мной бывало непросто, вот она и не старалась.
Некоторые попытки предпринимала бабушкина мама Ирина Михайловна — в прошлом сотрудник НКВД, вдова генерал-майора. Запомнила ее за пасьянсом, с «Явой» в зубах и болонкой на коленях. По сравнению с уживчивой и безалаберной бабушкой она казалась настоящей гестаповкой. Что значит «Ешь суп!», если он остыл? Я часами просиживала за столом, сцепив зубы. Исподтишка делала пакости болонке.
Потом, наконец, появлялась баба Инна и махала рукой: «Да ладно, пусть не ест». Сегодня жалею, что мы с прабабушкой всегда были в контрах и я ее, по большому счету, так и не узнала.
Мама говорит, что свой характер я начала проявлять совсем крохой. Лето мы проводили на даче под Новым Иерусалимом, в поселке «НИЛ» — «Наука, Искусство, Литература». Здесь жили родители деда — Виктор Тимофеевич и Надежда Георгиевна. Когда приезжала мама, я старалась ее удержать. Года в три упросила проводить: проехаться вместе в машине до колодца через три участка от нашего.
— Ты не дойдешь назад, потеряешься, — пыталась сопротивляться мама.
— Дойду, — упрямилась я. И настояла на своем.
Помню, что было страшно, когда она меня высадила, но я уже тогда понимала: если сказала, что дойду сама, надо дойти. Мама потом рассказывала, что, конечно, никуда не уехала. Остановилась в лесочке и наблюдала из-за елки, как я постояла-постояла и поковыляла до дачи на растопыренных ножках.
Мамино влияние было магическим. Совсем маленькую зимой меня было невозможно одеть: комбинезонов еще не существовало, а терпеть, что обряжают, как капусту, в штаны-варежки, я отказывалась. «Справиться с тобой могла только Лена, — вспоминает папа. — Она читала стихи, причем серьезных поэтов. Лишь начнет из Бориса Слуцкого: «Люди сели в шлюпки, в лодки сели, лошади поплыли просто так...» — и из тебя можно вить веревки».
Каждое появление мамы было сродни фейерверку. Помню, играла во дворе, а она приехала со съемок картины «Поздняя любовь» по Островскому — не сняв грим и в шикарном бархатном платье коньячно-вишневого цвета, в шляпке с вуалью. Хороша была до невозможности! Девочки-подружки аж обомлели, игрушки побросали, рты открыли. А я просто задохнулась от восторга: вот у меня какая мама, самая лучшая!
Тем не менее всегда знала: с ней не забалуешь. Она человек решительный, даже жесткий. Как-то забрала нас с двоюродным братом Игорем к себе на выходные. Мы обрадовались — настоящее приключение! По дороге зашли в гастроном. Уже тогда сторонница здорового питания, в сторону колбасного отдела мама, естественно, даже не посмотрела. Привела в молочный: «Выбирайте, что хотите на ужин».
На прилавке среди унылого кефира выделялась красивая коробочка с творожной массой с изюмом. Как все дети, мы потянулись за яркой оберткой.
— Возьмем одну на двоих, — постановила мама. Но мы начали канючить:
— Нет, купи каждому!
— Ну, смотрите.
Дома посадила на кухне:
— Ешьте.
Мы с Игорем ковырнули:
— Фу, какая гадость! Не хотим!
Мама рассвирепела: — Нет, минуточку.
