Очарованные поклонницы воспринимались мной как естественное следствие его дарования. Ведь Витя отдавался зрителям на полную катушку, они платили ему тем же. Люди выходили из театра зимой — без пальто! И только где-то у метро, продрогнув, понимали, что раздеты, — настолько были под впечатлением от его игры. Их восторги и любовь восполняли Авилову, как любому артисту, потраченные на сцене чувства и эмоции.
Даже сейчас, прожив без Вити уже много лет, понимаю, что самые преданные женщины — те, кто не имел с ним отношений. Те, кто просто любил и любит его до сих пор как актера, как личность. Есть удивительная Оля Климова, она — больше чем поклонница. Оля собрала самый большой архив Авилова и мемориальный сайт создала.
Так что не было ревности.
Можете считать меня идиоткой, но когда Витя уезжал на съемки, я даже мысленно благодарила тех женщин, которые за ним поухаживают, овсянкой покормят, — у него же язва. Но то было раньше.
Теперь, после надлома, если Витя отправлялся в киноэкспедиции, я знала: он там — не один. Правильнее сказать, чувствовала. Авилов возвращался, я открывала дверь — на пороге стоял чужой мужчина. Не мой Витя. Я это ясно видела.
Да и в Москве уже появились утешительницы, он мог прийти, а мог не прийти ночевать. Может тоже показаться странным, но вопросов ему не задавала — какой смысл? Глупо спрашивать и глупо отвечать, все понятно без слов — и это единственное, что было как прежде.
Мы так и не поругались.
Когда он однажды, вернувшись после съемок фильма «Искусство жить в Одессе», сказал:
— Я ухожу, — это было лишь формальным концом.
Мы сидели на кухне, я, как всегда, ждала его с ужином, а он, как всегда, привез детям подарки. Между кухней и комнатой, где девчонки потрошили сладости, у нас даже двери нет, все нараспашку. Мне не хотелось их тревожить, да и к чему устраивать сцены — театра нам хватало. Просто спросила:
— Совсем?
— Да.
— Ну, что ж...
И он ушел. А меня будто грохнули оземь — все внутри разлетелось на мелкие кусочки.
На следующий день мы играли любовь: он — Мольера, я — Арманду. Все было замечательно, только глаза у влюбленных стали другими...
В театре еще долго не знали, что Витя ушел из семьи. Мне не хотелось сочувствия, расспросов: к кому, кто такая? Тем более что сама не знала и не пыталась узнать ни ее имени, ни кто она и откуда. Было безразлично: ну, ушел он к Маше, к Даше — какая разница? Думаю, были и даши, и маши, и наташи. Авилов не променял наш дом на другой, он просто выбрал иную жизнь и иного себя. Главное, что он — ушел. Перестал быть для меня — всем.
Вопрос: быть или не быть моим мужем — он решил не в мою пользу. Но не меня этим унизил, он сам унижался, в буквальном смысле этого слова. Видимо, не зря все, что касалось Авилова, как-то связывали с мистикой. Происходила странная штука: Витя на моих глазах будто становился меньше ростом, так вот постепенно умалялся, умалялся. И я уже смотрела на него не задрав голову, а опустив глаза. Мне было стыдно. За него!
Для всех Авилов продолжал быть на пике успеха, он получал значительные роли. Но для меня эта звезда угасала, теряя яркость плавно, как освещение в театре перед спектаклем. Утратив прежний внутренний свет, Витя остывал, становился все более холодным. Он, очевидно, и сам чувствовал это, потому что стал постоянно подогревать себя алкоголем.