Не хватало только музыки, когда чемоданчик открывался. Жаль, что он не остался нам с девочками как память. Витя унес его с собой.
К рыбалке у Авилова была настоящая страсть. Так, он смастерил челнок, чтобы плести из лесок рыбацкие сети. Прихожу из театра, передо мной картина полной идиллии: девчонки за столом рисуют, а Витя плетет им какие-то байки и — сети, как старик из пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке». Невозможно было совместить двух Авиловых: того, что на разрыв играет Гамлета, и этого — уютного, домашнего.
У Вити тогда и внутри был полный порядок, он был светел и чист душой, люди тянулись к этому свету. Когда наступало лето, мы ездили на родину моего папы, в деревню на Волге, и проводили волшебный месяц в волшебных местах.
Витя вечером наварит каши для прикорма, возьмет лодку у местных мужиков:
— Ребят, можно?
— Ну, бери конечно.
Он легко находил общий язык с деревенскими. И уходил на Волгу один. Останавливался посередине реки, ставил с бортика донки — короткие такие удочки с пятью крючками на каждой. Ложился на дно лодки и смотрел на звездное небо, ждал рассвета, когда самый клев. Потом с полным рюкзаком улова возвращался, рыбу коптил, кормил ею всю деревню. И не то чтобы он всех созывал. Местные нос по ветру держали: ага, копчененьким запахло, значит, москвич приехал — в деревне праздник.
А однажды Витька чуть не погиб на рыбалке. Глядя на звезды, уснул в лодке. Когда солнце забрезжило, раскрыл глаза, и они у него чуть из орбит не вылезли — прямо над головой нависает борт гигантского судна. По Волге же туристические корабли ходят, кто ночью его лодочку заметит? Пришел и рассказывает нам как об удивительном приключении: «Ё-мое! Представляешь, корабль! Деревня без праздника бы осталась». Ничего не боялся.
Авилов был ужасным драчуном. Сколько раз после спектакля задерживался, уже волноваться начинала, он приходит — весь в крови. По дороге до метро успевал влезть в драку! И не потому что пьяным был. В то счастливое время он не пил, то есть как все, по праздникам. Просто не мог стерпеть, если кто заденет или нахамит. Однажды ему сильно порезали запястье, тащу в больницу — ни в какую: «Дай мне нитку с иголкой, сам зашью».
Он же шпаной рос, драться привык, ножа не боялся, а врачей — до трясучки. Так и не поехал в травмпункт, клеем рану склеил, шрам страшный на всю жизнь остался, в фильмах виден на крупных планах.
Наша личная жизнь ни в коем случае не отменила семейно-театральной. Ездили все вместе в отпуск, разбивали палаточный лагерь, удили рыбу, пели песни под гитару. Наши дети и сейчас ностальгируют по этим поездкам. А те, кто рыбалку не уважал, во главе с Беляковичем в велосипедные походы отправлялись. Потом возвращались, делились впечатлениями. Удивительно, но не было ни малейшего желания отдохнуть друг от друга — так накрепко свело самых разных людей в единое целое. Казалось, это нерушимо...
По тем временам мы были редким театром, который объездил почти весь мир, нас как-то легко выпускали. И когда Витя уезжал без меня на гастроли или позже на съемки, я не то что дни — часы считала до его возвращения. Жизнь была пуста без Вити. Помню, в ожидании ловила себя на том, что как только подумаю о нем — слезы на глаза наворачиваются.
Другая бы радовалась: заграничные поездки в советское время — удел избранных! Конечно, они нас здорово поддерживали. Все деньги Витька тратил на девчонок, они у нас ходили как куколки, и на подарки — привозил полные чемоданы всем, кроме себя. Папин приезд — всегда праздник в доме. Мы готовились, ждали, рубили салатики, накрывали стол. И это бывали чудесные вечера. Правда, все привезенное мне я потом потихоньку продавала: денег хронически не хватало.
Они появились, когда Витя стал сниматься в кино.