— Что все? — мне показалось, не расслышала.
— Я все.
— Кончай, надо жить! Может, тебе с работой помочь?
— А кем ты меня устроишь?
— Не знаю. Могу поговорить с друзьями.
— Ну, если директором, то согласен.
Он вообще был с чувством юмора, крутой парень, просто ему не повезло, как и многим в то время. Поболтали немного и повесили трубки. Вечером того же дня Костя потерял сознание и впал в кому. Мне сообщила об этом свекровь, сразу позвонила. Я попросила Сигарева в этот вечер уйти, переночевать в своей квартире. Пошла провожать до троллейбуса и сказала:
— Костя умрет, я знаю.
Сигарев говорит:
— Дура ты, что ли?
Пусть живет. Чего тебе от него надо?
— Ничего не надо уже, в том-то и дело.
Врачи поставили диагноз: «алкогольное отравление», положили под капельницу. Очнулся он через три дня, все это время я звонила Костиной матери, справлялась о его здоровье.
— Янка хочет прийти в больницу, — передала свекровь мою просьбу.
— Я ей такой не понравлюсь. Позовем, когда немного оклемаюсь, — помолчал и добавил: — Мам, забери меня домой. Ну их всех на фиг.
Такими были его последние слова. Позже мы со свекровью пытались их разгадать. Его можно было спасти, он знал, что у него язва желудка, но не сказал врачам, что она снова открылась, он умер от этой язвы, а не от водки. Жизнь оказалась поганой, это был шанс с ней покончить. Косте исполнилось всего тридцать три.
Но вернусь в девяностые, вспоминаю их как жуткое время. Я осталась одна, все еще продолжала любить Костю. Мама предлагала выгнать его из квартиры, но я не согласилась: «Он тоже должен где-то жить». Мать к тому моменту работала маклером в риелторской конторе, выстраивала сложные обменные цепочки. Помогла и нам разменять жилье, в итоге я оказалась в «однушке» в центре Екатеринбурга. Однажды ночью сна не было, пришла на кухню, села, закурила и подумала: «Как мне теперь жить? Кто я?
Безработная разведенка, ничего не умею, кроме как петь, танцевать, играть в самодеятельности. Давала слово учителям, что стану человеком, окончу театральное училище, докажу, что мое место не на панели. Если не стану актрисой, у меня одно пожелание: чтобы жизнь пролетела поскорее...»
В тот момент мама и сестра стали для меня самыми близкими людьми, поняла, что должна о них позаботиться. Мамина маклерская деятельность не приносила больших денег, жили они с Ленкой впроголодь, в прямом смысле слова: приезжала к ним, открывала холодильник, а там пусто. Выручили подруги, предложили: «Погнали в Москву, накупим шмотья в «Лужниках», будем здесь торговать».
Столица отпугнула на всю жизнь. Дубак стоит, под ногами грязная жижа из растаявшего снега, а мы мечемся по гигантскому вещевому рынку, хватаем какие-то лифчики, юбки, сапоги, запихиваем в клетчатые сумки.
Вдруг спохватываемся, что опаздываем на самолет, по пробкам добираемся до аэропорта, еле-еле успеваем на рейс. Бизнес не процветал. Наберешь шмоток, половину оставишь себе, сестре что-то подаришь, маме. Какой уж тут оборот! На деньги попадали только так. Брали их под проценты, которые сжирали все доходы.
Становиться барыгой не собиралась, просто требовалось выживать, поэтому наступала на горло своей песне. Мать приняла решение переезжать во Владивосток. Почему? Ну, захотелось. Она была там в молодости и запомнила город как райское место, где жили интересные люди, одевались в фирменные шмотки, все выглядело сказкой. А во времена Перестройки он уже стал официально городом-банкротом.
