Я растерялась. Вокруг множество непонятной аппаратуры: было такое чувство, будто попала в другой мир. Какой-то дяденька подвел меня к микрофону и сказал:
— Ну, спой что-нибудь.
— А что?
— Да что хочешь.
Надел на меня огромные наушники и вышел.
Я знала много частушек, но подумала, что в таком месте исполнять их не стоит, и запела «Колыбельную медведицы» из мультфильма «Умка»: «Ложкой снег мешая, ночь идет большая, что же ты, глупышка, не спишь?» Пела и слышала свой голос, не узнавала его и не могла поверить, что пою я! Это было настоящее волшебство!
Когда закончила, из-за стекла донеслось: «Молодец! А можешь спеть еще что-нибудь?» Я смутилась, потому что больше ничего не помнила, но не решилась в этом признаться и соврала: «Да, конечно. Песенку про тигренка». Начала импровизировать, на ходу придумывая мелодию и текст. То, что я тогда чувствовала, невозможно передать словами: восторг, смешанный с ужасом и стыдом. Я попала в сказку и боялась, что она кончится, если я не справлюсь, меня с позором выгонят из этой волшебной комнаты. А мне хотелось петь и петь.
Но «песенку про тигренка» приняли вполне благосклонно, просто у взрослых больше не было времени на детские забавы, и мне пришлось выйти из «застеколья». Я еще посидела в соседней комнате, как зачарованная наблюдая за записью.
А потом долго не могла успокоиться. И дома, вечером, снова и снова прокручивала в голове этот необыкновенный момент, когда я впервые пела «по-взрослому». С того дня жизнь моя переменилась, бессознательные детские порывы превратились во вполне осознанное стремление петь и сочинять песни.
Но пока я выступала только перед домашними. Чаще всего — перед бабушкой Машей и дедушкой Славой. Сценой служило полотенце, расстеленное на полу. Это была моя территория, на которую «зрители» не имели права заходить. Концертные наряды я сооружала из бабушкиных платков. Один обычно становился топиком, другой — юбкой. Роль микрофона выполняла обыкновенная расческа.
Дедушке пела блатные песни. Те, что он слушал на кассетах.
Дедуля смеялся до слез, когда я затягивала: «Мой номер двести сорок пять, на телогреечке печать, а раньше жил я на Таганке, учил босоту воровать». Для бабушки у меня был другой репертуар — иностранные хиты на английском языке и папины песни. Я его альбомы знала наизусть.
Странное дело, во многих публикациях моего отца именуют солистом легендарного «Ласкового мая». Но в этой группе он не работал, а со студией «Ласковый май» соприкасался очень короткое время. В конце восьмидесятых у папы был свой коллектив, игравший хеви-метал, арт-рок — достаточно брутальную музыку, не имевшую ничего общего с хитами Юры Шатунова и Ко. Папа рассказывал, как однажды ехал со своими музыкантами в поезде с гастролей, в вагоне-ресторане по радио передавали «Белые розы». Слушая такую музыку, папа улыбался, относясь к ней скорее как к самодеятельному детскому творчеству.
