Если мы работали в одних спектаклях, она находила время посмотреть мои сцены, хвалила или указывала на ошибки. Это прекрасно, когда тебе делают замечания. Если балерине никто ничего не советует, значит, на нее махнули рукой.
Единственным человеком, который мог ослушаться Майю Михайловну, был Щедрин. По крайней мере, так говорили в театре. Однажды гример, готовивший Плисецкую к «Кармен», спросил:
— Майя Михайловна, цветок куда будем прикалывать?
Она в задумчивости приложила алые лепестки к волосам.
— Сюда или сюда?.. Родион Константинович придет и скажет. Куда скажет, туда и приколем.
После партии Кити меня заметила и пригласила к себе в класс Марина Тимофеевна Семенова.
Это был поворотный момент в моей карьере. Заниматься у педагога столь высокого уровня — огромная удача. Такой шанс выпадает редко. Впервые я встретилась с Мариной Тимофеевной, когда мне было пять лет. Вероника Николаевна Невструева уговорила педагогов из Большого театра преподавать хореографию фигуристам. На уроках мы разучили «Чешскую польку» — задорный веселый танец. И тут как раз очередной триумфальный съезд КПСС и такой же парадный концерт в Большом. Нашу польку включили в программу и пригласили меня с партнершей в мастерские Большого театра на примерку костюмов.
Я зашла в пошивочный цех и попала в Зазеркалье.
Запах восхитительный, необычный, яркий, запоминающийся, запах закулисья Большого театра. Повсюду лежали балетные пачки — белые, розовые, голубые, красные, черные. Цветочки-веночки, стразы, блестки... Мой костюм — шелка и кружева — боже мой! Я смотрела на свое отражение в огромных, с позолоченными рамами, зеркалах и понимала: этот мир никогда не отпустит меня.
Во время генеральной репетиции мы с партнершей в своих новых красивых костюмах лихо отплясывали на сцене и вдруг дирижер Виктор Николаевич Кнушевицкий прервал музыку. Очевидно, наше выступление затянулось и мы должны были раскланяться и убежать, но вместо этого «пропахали» свой номер до конца. Нам аплодировали. Когда аплодисменты затихли, дирижер спросил:
— Девочки, вам музыка была не нужна?
И тут я со сцены Большого театра, ничуть не робея, громко заявляю:
— Очень даже нужна.
После концерта идем с мамой по коридору и встречаем очень красивую, импозантную женщину: в белой блузке в черный горошек, шикарной шелковой юбке и кружевных перчатках.
Она остановилась, взяла меня на руки и сказала маме:
— Берегите вашу девочку. У нее большое будущее, — поцеловала меня в лоб и ушла.
— Кто это? — спросила я.
— Марина Семенова!
И вот спустя двадцать лет Марина Тимофеевна стала моим педагогом.
Не буду оригинальной, если скажу, что балет — жестокое по отношению к артистам искусство. Семенова репетировала со мной Фею Беззаботности из «Спящей красавицы». Раньше этот танец называли «Фея Канарейка», поэтому балерины всегда выступают в желтой пачке. Танцевальный номер основан на мелкой технике. А я ее ненавижу. Обожаю адажио и большие прыжки, когда можно летать над сценой. Вот это мое.
Мне было трудно. Однажды набралась смелости и заявила Семеновой:
— Я не буду танцевать Фею. Станцую что угодно, но не это!
— Нет, ты будешь танцевать то, что я скажу.
В начале танца идет небольшая пробежка.
Я почти сразу упала на колени. Второй раз начала и опять упала. Слышу приказной тон:
— Вставай и танцуй, пока не получится.
Каждое занятие Марина Тимофеевна заканчивала раньше и произносила в мой адрес: «Иди прошвырнись».
Это означало, что я должна танцевать Фею. И я день за днем репетировала ненавистный мне танец.
Однажды в зал заглянула делегация французов.
— Это знаменитая «Канарейка»? А это ваша звезда? — спросили они.
— Это не звезда, а ученица, — резко бросила Марина Тимофеевна.
— У нас она выступала бы в «Гранд-опера».
Благодаря Семеновой Фея Беззаботности стала моей балетной визитной карточкой.
Марина Тимофеевна много со мной занималась и вывела на совершенно иной уровень.
