— и нет ничего. А любовь-то не проходит...
В порыве соблюдать все, как положено, как требуется, даже если тяжело, не заключалось для меня ничего нового. С детства была послушной, безропотно шла в указанном направлении и делала, что велено. Только одна моя прогулка закончилась на десять минут позже обещанного — пришла домой не в шесть вечера, а в шесть десять — и тут же получила ремнем от папы!
Мое «хочу» не было загнано куда-то вглубь — не так. Доверие старшим, помноженное на послушание, было настолько безоговорочным, что требования — неважно, родителей или педагогов, — становились моим собственным «хочу». Похоже, родителям здорово повезло с ребенком! Вернее, мне повезло с ними — в конце концов, они меня сделали такой.
Ремень был лишь однажды, а направляющая опека — всегда. Мне незнакома праздность, с самых малых лет трудилась, постоянно была занята и не всегда тем, что нравилось. К примеру, просто ненавидела художественную гимнастику! Это было таким насилием: сидишь на шпагате — мало! Тебе ноги загибают к плечам — нужен сверхшпагат, все, предел, больно очень, а плакать нельзя ни в коем случае — «Вы спортсменки или кто?»
А лето, убитое в спортивных «концлагерях», куда мы ездили со школой олимпийского резерва? У всех каникулы, у нас — подъем в шесть утра и по утреннему холодку в трусах и майке десять километров пробежки по сосновому бору, спотыкаясь о шишки. Потом — уфф! вспомнить страшно! — заплыв в студеной воде, и неважно, какая погода.
А я так боюсь холодной воды! И тренировки без конца: после завтрака, обеда, ужина. Это отдых? Это кошмар!
Даже не приходило в голову рассказать дома о своих страданиях, принимала все как данность: раз меня туда отправили, значит, так надо. Лет пять старательно тянула это ярмо, дотянув до первого взрослого разряда, и как-то в задушевной беседе обмолвилась маме о своей нелюбви к гимнастике. Мама — в шоке: «Что ж ты раньше молчала, глупенькая?!» Как же я кусала локти, что не поделилась с ней раньше. Но думаю, именно тогда был заложен мощный фундамент на всю оставшуюся жизнь. На нем сформировалась моя «сверхтерпелка» спартанская — привычка к самодисциплине и сумасшедшая работоспособность. А не было бы этого, не пришла бы сейчас к тому, к чему, слава богу, пришла.
Сбросив мучительные оковы спорта, я тут же занялась тем, что любила сколько себя помню, что родители передали по наследству, — к танцам. Мама с папой были солистами известного в Ленинграде ансамбля «Юный ленинградец», там и познакомились. Выучившись и работая на заводе, они не оставляли хореографии, это было в крови, без нее невозможно.
Немудрено, что танцевать и ходить я научилась почти одновременно. Помню, мне годика три, стою у стульчика, как у станка, в первой позиции и выделываю под мамины команды какие-то па. Потом родители отправили дочку в тот же ансамбль, где мне, поскольку была всегда самой мелкой, доставались только сольные партии. В четыре года я дебютировала на сцене огромного Октябрьского зала, это была моя первая многотысячная аудитория, которую я к своему удивлению не обнаружила со сцены — только слепящий свет софитов в глаза.
В полном недоумении от отсутствия зрителей, но по привычке делать что должно и будь что будет исполнила-таки свою партию. По разразившемуся из-за стены света грому аплодисментов поняла, что люди в зале есть и они-то меня, оказывается, видят.
За свои тридцать три года я перетанцевала все возможные танцы всех народов мира. Но за удовольствием тоже стоял упорный труд, каждодневный и монотонный. Только так тело становится виртуозным и послушным инструментом, когда нужное движение просто вбито в его память, в каждый сустав, в каждую мышцу. Кроме того, я уже знала, что этот хорошо настроенный инструмент никогда не даст умереть с голоду. Умение танцевать давало родителям возможность подработать.
Звание «артистка» получила практически с пеленок.
