
Мама отвечает:
— Мы все сдали.
— Нет, вы только с одной коровы сдали, а со второй — где?
— Так мы ее давно зарезали и сколько полагалось мяса в ваш продотряд отвезли.
— Ничего не знаю! Не хотите сдавать — корову забираем!
Я как такое услышала, реветь стала:
— Не уводите корову! Что мы есть будем? У меня еще братики совсем маленькие — умрут без молока-то!
Агент хороший, жалостливый попался:
— На неделю корову оставляю и разрешаю налог маслом сдать. Но если, Евдокия, — это он маме моей, — через семь дней сколько следует масла не принесешь, корову заберу!
И мама пошла по дворам — просить взаймы масла.

Где кусочек с кулачок как у ребенка давали, где — того меньше. Еле-еле норму набрала, а потом долго еще долги платила: кому деньгами, кому картошкой. Тогда же ее люди и научили: «Ты с продотрядом не молоком, а маслом рассчитывайся. Тогда тебе и детям хоть пахта останется».
А в сорок третьем на папу пришла «похоронка». Я на дворе была, вдруг слышу — в избе крик. Забежала, а мама ревмя ревет и из стороны в сторону качается: «Яшу убили! Как одна детей подниму?!»
Я ее обнимаю, по голове глажу, а она все кричит и кричит...

Папу я долго помнила: и лицо, и руки, и как ходил. А потом будто кто туману напускать стал — с каждым годом все гуще. И фотокарточки не осталось. Была одна совсем маленькая, у сестры папиной, моей крестной, хранилась, а потом куда-то потерялась. Я уж так переживала, так переживала. Сейчас ведь из нее большой портрет можно сделать. Повесила бы на стену рядом с фотографиями своих детей, внуков, правнуков. И мне, и папе радостно было бы, что он вместе с родными. Ну да чего об этом говорить...
В другой раз мама страшно — как после «похоронки» — убивалась, когда ее силой на большой заем подписали. Пришла домой когда уж светало, глаз не видно — так плакала. Всю ночь ее с другими женщинами в конторе держали: и уговаривали, и тюрьмой грозили. Так и заставили бумагу подписать. Помню, стоит мама у порога, к косяку привалилась, будто сил пройти в избу нет, и как зверь какой воет: «Где же я столько денег возьму?!
Разве ж одна заработаю?!»
После того случая мне и пришлось из школы уйти. Всего один класс окончила — и все. Завидовала, конечно, подружкам, которые дальше учились. Но не злилась на них, нет — они же не виноватые, что у них в семьях жизнь маленько полегче, чем у нас. Пошла на ферму за поросятами ухаживать. Корм им в больших высоких бочках готовили — мне с земли до края не достать. Придвину скамейку, ведром зачерпну, а когда назад полное тащу, пойло на меня льется. От фермы до дому не близко, и зимой, пока иду, фуфайка колом встанет. Порог переступаю как робот какой — в раскоряку, а сама вся синяя от холода. Денег мне не платили, давали немножко муки или картошки, иногда похлебки нальют. Я и ее одна не ела — домой несла, с мамой и братиками делилась.