
Домой, я говорю!
А Наталья головой мотает:
— Нет, не пойду, тут останусь.
Поругалась Евдокия Алексеевна еще маленько, а потом они с мамой моей Анной Васильевной про свадьбу стали разговаривать. Хорошая у нас свадьба была, веселая, с добрым угощением. Съездили в Ижевск за белой мукой для перепечей, мама вина наварила. Среди родственников и гостей были такие, которые стали меня воспитывать: «Зачем берешь необразованную да еще такую маленькую — а если она детей выносить-родить не сможет?» Только я их не слушал — мне никого кроме нее не надо было...
(Афанасий Афанасьевич вдруг замолкает, и лицо его вмиг становится суровым. — И. М.) Некогда мне разговоры разговаривать! В дом воду проводят, пойду узнаю у рабочих, не надо ли чего. И пчелы в ульях разволновались — не дай бог, улетят. Пусть она (кивок в сторону жены. — И. М.) дальше сама рассказывает — чай, не ко мне интервью делать приехали».
— Мне кажется, Афанасий Афанасьевич суровость на себя нарочно напускает, а на самом деле он добрый. Так, баба Наташа?
— Конечно. И добрый, и умный, а уж какой работящий! Когда мы поженились, он совсем мальчишка был, девятнадцать лет. На год только меня старше. А все мужицкие дела в двух домах делал. И в своем, и у моей мамы с сестренкой. Я тебе не сказывала еще, что мама перед самым концом войны еще одну дочку родила.
Без мужа, потому Насте нашу фамилию и дали — Бегишева. Тогда многие женщины себе детей рожали: и кто в девках из-за войны остался, и кто овдовел. Когда мама Настю носила, и обо мне, наверное, думала: «Вот умру — как Наташа одна на свете останется?» И я каждый день ей «спасибо» за сестру говорю. Если беда какая или на сердце тяжело — бегу к ней. Иной раз только от разговора с Настей легче становится... Ты ж меня не про сестру, а про дедушку моего спрашивала! Сейчас расскажу.
Делать он все умеет: и дом этот поставил, и наличники кружевные вырезал, и с лошадью раньше лучше всех управлялся. Сейчас машинкой траву косит и на мотоцикле с прицепом домой сено возит. Все умеет. Разве корову все никак доить не научится!

(Баба Наташа заливисто смеется. — И. М.) На мне — огород, корова с теленком, куры, цесарки, вот еще гусят с утятами купила. К осени вырастут — заколем и на Рождество всем детям гостинцы раздадим. Ты тоже приезжай, попробуешь, какой у меня гусь вкусный получается: с корочкой, а внутри — яблоки антоновские. Раньше я и пряла, и вязала, и ребятишкам сама платья-рубашонки шила. В магазинах-то готового ничего не было: какой материи достану — из такой и сошью. Хорошо, не в руки, а на машинке. Купить на деньги ее нельзя было — шестьсот яиц в заготконтору сдали и уж тогда получили. Сейчас сама себе удивляюсь: как все успевала? Не спала, что ли? Ночами люльку ногой качала, а в руках — веретено или спицы. У удмуртов люльки из полотна делали: натягивали между четырех палок и к пружине в потолке привязывали. На ногу петелка из веревки надевалась...
Декретных отпусков тогда больших не давали, через два месяца после родов уже на работу выходили. Можно было ребятишек в ясли носить, но свекровь не разрешила: «Раньше на пенсию уйду и сама буду за ними смотреть». Наверное, страх у нее за внучат был — из своих-то одиннадцати детей девять совсем маленькими схоронила. Хорошая у меня свекровь была, ладили мы. Если кто чужой про мой рост поминать станет, она как отрежет: «Маленькая, да удаленькая!» Случалось, конечно, что и ругалась Анна Васильевна на меня, но я не обижалась и не перечила. Скажу, бывало: «Хорошо, мама, как велите — так и сделаю» — и юрк, будто мышка, во двор. Пока там дела делаю, Анна Васильевна уж и забудет, чего ругалась. Сердилась она, что я русский язык не знаю:
— Ой, сноха, сноха! У нас в родне много кто на русских женился и замуж взял — если в гости приедут, как принимать будешь?
— Так и буду.