нервный, боится, когда открываешь зонтик, боится машин, дождя, людей, собак, выходя на улицу, ищет врага...»
Читал и смеялся. И все — вслед за ним. Я смотрела на гостей и думала: «Чего тут смешного? Больная собака. Страдает. Это грустно, а не смешно».
Звонок в дверь. Открываю. На пороге Екатерина Сергеевна с огромной мясной костью в вытянутой руке. За ней — настоятель храма Софии Премудрости Божией отец Владимир и его супруга матушка Нина.
Одной рукой я схватила Грэма за ошейник, другой взяла у Екатерины Сергеевны кость.
— Отдай собаке, — сказала Васильева.
— Ему нельзя, он болеет. И вообще не умеет грызть кости, Грэм ни разу этого не делал — он подавится.
Все опять рассмеялись.
— Батюшка, — обратилась я к отцу Владимиру, — у меня предчувствие было, что вы приедете.
Спасете меня.
Сели за стол.
— По-моему, Даша стала лучше, да, отец Владимир?
— Да.
Попили чаю с пирогом — и отец Владимир стал готовиться к обряду освящения квартиры. Надо было сосредоточиться на молитве, которую читал батюшка, а я волновалась за запертого на балконе Грэма. Он скулил, подвывал и скреб когтями дверь.
Батюшка и матушка уехали. Другие гости остались еще на немного.
Юлий Андреевич и Екатерина Сергеевна говорили о чем-то своем, Митя с Любой — о своем. Я на кухне срезала мясо с кости и давала Грэму.
— Даша, ты промолчала весь вечер, — сказал заглянувший ко мне на кухню Неупокоев. — Скажи что-нибудь.
— Когда у меня в жизни бывают тупиковые моменты, я звоню Екатерине Сергеевне, все рассказываю и делаю так, как она советует. Иногда сама задаю себе вопрос: а может, хватит так жить? Может, пора делать так, как кажется правильным мне? Не звонить... Впрочем, ты не поймешь...
— Почему же? Мысль понятна.
Потом мы с Игорем пошли провожать всех к подъезду.
— Спасибо вам, — поблагодарила я.
— Я специально не сказала, что привезу батюшку, а то бы ты сильно волноваться стала, да?
— Да, Екатерина Сергеевна. Еще раз спасибо.
Помыв посуду, мы сидели с Неупокоевым на кухне. Рядом дремал, посапывая, Грэм.
— Знаешь, когда-то я так же поступила с мамой.
— Как?
— Ее выписали из больницы в плохом состоянии. И я в квартиру на Страстном позвала священника. Не спросив у мамы, хочет она этого или нет. Она во время всего обряда молчала, а когда батюшка ушел, спросила: «Зачем ты это сделала?»
Я ответила: «Мам, я же как лучше хотела».
— Ну и что?
— Ничего. Это ей не помогло. Вскоре она умерла.
— Это не от того, что квартиру освятили.
— Не знаю. Наверное, просто совпадение.
— Откуда у тебя такие мрачные мысли? Такой день, такие милые люди были в гостях. Они мне понравились.
— Да, они все очень хорошие...
* * *
Пока была жива бабушка Люда, я была с ней. Когда пять лет назад она умерла, со мной жила бабушка Зина.
Но потом ушла и она. Теперь у меня никого нет. Ни одной родной души на всем свете. Большую часть времени я провожу в больнице. Люди здесь встречаются разные — как и «на воле». Умные и не очень, добрые и не слишком. В прошлом году со мной в палате лежала журналистка Ольга Мариничева — автор книги «Исповедь нормальной сумасшедшей». И сама Ольга, и ее книга мне очень помогли. И помогают до сих пор. Благодаря им я научилась не пугаться возникающих ни с того ни с сего страшных мыслей. Одну цитату из Ольгиной книги я повторяю про себя чаще всего: «К мыслям о самоубийстве надо привыкнуть и носить их как домашние тапочки».
Иногда у меня, как и у отца, совершенно спонтанно рождаются стихи. Я понимаю, что в них нет и тысячной доли того, что было в стихах папы.
