Может потому, что со «свекровью» я почти не сталкивалась, с утра до позднего вечера пропадая в ЦАТРА — на репетициях и спектаклях.
До четырех месяцев в театре о моей беременности знали только костюмеры. Прося расшить платье или юбку, в которых предстояло выйти на сцену, я умоляла: «Девочки, только никому ни слова! Иначе со мной не продлят договор и не дадут «декретные»!» Не имея российского гражданства и прописки в Москве, я не могла быть зачислена в штат, поэтому каждую осень подписывала новый контракт. Поставив свой автограф под документом пятого ноября, я еще три недели едва ли не каждый вечер выходила на сцену. Играла бы и дальше, до той поры, пока живот на нос не полез, но...
Давали веселый музыкальный спектакль «Изобретательная влюбленная», где у меня была главная роль.
Один из танцев заканчивался залихватским соскоком с небольшого помоста на сцену. Приземляюсь на обе ноги — и чувствую внутри сильнейший толчок. От боли и страха: «Что же я наделала?! Вдруг будет выкидыш?!» — едва не теряю сознание, но спектакль доиграла. Дома рассказываю о происшедшем Денису. Он не на шутку пугается: «Все, хватит хранить свое «положение» в секрете! Завтра же идешь к Морозову — пусть срочно ищет тебе замену!»
В кабинет к главному режиссеру вхожу с виноватой улыбкой:
— Борис Афанасьевич, я больше играть не смогу, потому что беременна.
— Как?!! У тебя же в четырех спектаклях главные роли — без замены!
— Извините, но так получилось.
Продолжая пребывать в прострации, Борис Афанасьевич набирает номер заведующего труппой:
— Зайдите ко мне в кабинет. Срочно.
Едва завтруппой переступает порог, главреж обрушивает на него новость:
— Олег Степанович, у нас артистка Татарова беременна!
— Я знаю.
У Морозова, который считает, что обо всем происходящем в театре он должен узнавать первым, отваливается челюсть. Главный смотрит на меня с таким укором, что я чуть не падаю на колени:
— Борис Афанасьевич, клянусь, я никому еще в театре не говорила!
— Людмила не обманывает, — вступается за меня завтруппой.
— Неделю назад я пригласил на спектакль «На дне» своего давнего приятеля — гинеколога с сорокалетним стажем. Сидим с ним в амфитеатре, смотрим — и вдруг он говорит: «А артистка-то, которая Наташу играет, беременна...» Меня как кипятком окатило: «Этого не может быть! На Татаровой — полрепертуара. Да и как ты издалека мог рассмотреть?» А приятель спокойно продолжает: «Пятый месяц. Я, батенька мой, беременных за километр вижу!»
— Так почему же вы со мной этим не поделились? — негодует Морозов.
— Как я могу? Это ж не моя тайна. Ждал, когда Людмила сама расскажет.
— Так, завтра у нас спектакль «На дне», — чешет затылок Борис Афанасьевич, — надо кого-то срочно вводить.
Талызину! Она где? На репетиции? Пригласите ее сюда.
— Ксюша, ситуация сложная — вся надежда на вас, — сразу берет быка за рога главный режиссер. — Люда беременна, поэтому завтра Наташу будете играть вы.
— А я не могу, — отвечает Ксюша.
— Почему?
— Потому что тоже беременная. Хотела после репетиции к вам зайти — сказать, что мне нужно в больницу ложиться, на сохранение.
Лицо Морозова становится серым:
— Вы что, сговорились все?!!
Жребий пал на Аню Кирееву, которую я до полуночи вводила в спектакль — рассказывала, где в какой мизансцене она должна стоять, откуда подавать реплики. Героическая Анюта меньше чем за сутки выучила огромный текст — и сыграла замечательно. Потом таким же экспресс-методом ввелась в другие спектакли.
А я со своим стремительно растущим животом осела в декретном отпуске. Жили мы с Денисом в комнатке на четвертом этаже театра, но иногда, когда становилось особенно голодно, на пару-тройку дней поселялись у Галины Федоровны. После рождения дочки сестра Дениса вместе с мужем и старшим сыном переехала к маме, и в небольшой трехкомнатной квартире всемером стало не повернуться.
Про «голодно» я написала не для красного словца. Осень 1998 года, кризис.
